Казалось, что Киллиан Джонс просто спит. Руки его лежали поверх одеяла, от них к капельницам и приборам тянулись трубки и провода, закрытые веки не дрожали. На лице отчетливо проступили синяки, замаскированные до того ночью и кровью. Эмма приблизилась, рассматривая мужчину. Отметила, что протез ему с левой руки сняли, обнажив гладкую, давно зажившую, культю. Интересно, как он потерял кисть? Давно ли?
Значит, он знаком с Голдом и Региной. С ними обоими, как занятно. Что еще их связывает? Регина ненавидит Голда, но ведет с ним дела? Утверждает, что Голд подставляет ее, но рекомендует его Джонсу? Или в этом и была задумка — подставить еще и Джонса, потому что к нему Регина испытывает такую же ненависть?
Все только больше запутывалось. Знай Эмма истинные мотивы Регины, доверяй Регина ей, веди они откровенные беседы… Они бы помогли друг другу. Но как убедить в этом Регину? Что следует сказать или сделать, чтобы Регина поняла: Эмма может стать ей отличным прикрытием, если таковое понадобится.
Жизнь и так сложная штука, а некоторые умудряются получать удовольствие от того, что делают ее еще сложнее.
Эмма подошла еще чуть ближе, склонилась над Джонсом, разглядывая его пристальнее.
Откуда он знает Регину? У них было что-то в прошлом? Они были друзьями? Или? ..
Эмма нахмурилась.
Какая ей разница? Неужели она станет ревновать? Регина никогда ничего не обещала ей, а Эмма не требовала обещаний. Между ними вообще ничего нет, кроме Генри и пары перепихов. Никаких привязанностей, никаких обид.
Эмма глянула на настенные часы. Десять. Регина уже, должно быть, в офисе. Нет причин задерживаться здесь. Дэвид сообщит ей — наверное, — если состояние Джонса поменяется. Сидеть и дежурить у его постели нет смысла: он не столь важный свидетель, которого следует оберегать. То, что он связан с двумя наиболее влиятельными людьми города… Что ж, Эмма тоже с ними связана. Как и большинство горожан. Это еще ничего не доказывает. Просто следует повнимательнее приглядеться к нему, когда он очнется. А в том, что он очнется, Эмма почему-то была абсолютно уверена.
Медсестра даже не взглянула на Эмму, хотя та при выходе вежливо сказала «Всего доброго». Внутри забурлила злость, которая растворилась в крови в момент, когда Эмма села в машину. В самом деле, стоит ли обращать внимание на подобное? Эмма знала, как заразна толпа и ее мнение, мало кто может пойти против течения. А терпение есть добродетель. Убеждая себя таким образом, Эмма доехала до мэрии, припарковалась на полупустой стоянке — откуда столько машин, если в мэрии работает всего ничего народу? — вышла и застегнула куртку. Холодный ветер тут же бросился в лицо, попытался пробраться за шиворот. Не собираясь позволить ему достигнуть успеха, Эмма бегом добралась до входной двери и, дернув ее на себя, застыла, ошеломленная густым запахом свежей краски. Раньше здесь так точно не пахло. Запах не раздражал — пока что, — но отчего-то настораживал. Эмма прикрыла дверь, лишив себя последнего глотка свежего воздуха, сделала шаг вперед и почти столкнулась с вдовой Лукас, спускающейся с лестницы.
— Простите, — поспешно извинилась Эмма и застыла, когда поняла, кто перед ней. Лукас окинула ее откровенно враждебным и ненавидящим взглядом, вздернула голову и уже почти прошла мимо, когда вдруг остановилась и открыла рот:
— Недолго тебе осталось потрясать своим значком, знаешь ли!
Слова ее прозвучали вызывающе и торжественно. Эмма сглотнула, не понимая, о чем идет речь. Разве она где-то трясла значком?
— Простите… — снова проговорила она, но Лукас не дала ей продолжить:
— Я собираю подписи. Город не оставит это просто так. Если мэр и прокурор не хотят снять тебя, то мы об этом позаботимся сами!
Она погрозила каким-то документом, упрятанным в прозрачную папку.
— Вот, все тут, все. Недолго тебе осталось радоваться чужой смерти!
Старуха сверкнула глазами и ушла, оставив ошеломленную Эмму. Подписи? Не оставят просто так? Радоваться чужой смерти? Что вообще происходит? Когда она такому радовалась?
Эмма развернулась, желая не то кинуться вслед Лукас, не то кинуть в нее чем-нибудь. Злорадность взыграла вдруг разом во всех местах: Эмма отметила, что старуха сильно сдала после смерти внучки — усохла как-то, стала ниже ростом. Нос заострился, очки спадали с него. Подумав так, Эмма тут же усовестилась. Лукас же не виновата. Но и Эмма тоже не виновата! Черт побери, никто не виноват! Кроме, возможно, Голда. А если и он - нет?..
Настроение резко упало. Еще недавно Эмма радовалась возможности лишний раз повидать Регину, теперь же ей побыстрее хотелось закончить со всем этим и отправиться домой, благо, за переработку в последние недели ей как раз полагалась парочка выходных. Переборов себя, Эмма поднялась по лестнице на второй этаж, где запах краски стал гуще и тяжелее, и остановилась в паре шагов от стремянки, с которой какой-то невысокий мужчина в рабочей одежде красил стену. Пол был весь устелен старыми газетами, и Эмма запоздало поняла, что успела наступить на одну из них. А там, конечно, оказалась краска, уютно обосновавшаяся теперь на подошве ее сапога.
— Эй, — растерянно позвала Эмма. Мужчина повернулся, вместе с ним повернулась и его рука с зажатой в ней малярной кистью, с которой моментально сорвались густые капли, усеявшие крапинками куртку Эммы. Эмма вздрогнула и отступила на пару шагов.
— Черт, простите! — виновато воскликнул мужчина. Поспешно спустившись со стремянки, он протянул Эмме тряпку, вытащенную из кармана.
— Вот, вытрите скорее!
Поскольку Эмма тормозила, он сам принялся оттирать ее куртку. Какое-то время Эмма позволяла ему это, потом отобрала тряпку и сказала торопливо:
— Спасибо. Кажется…
— Простите, — снова повинился мужчина. Он приподнял брови, на лбу пролегла глубокая морщина, от чего вид его стал немного комичным. Светло-голубые глаза полнились сожалением.
— Да ладно, что уж там.
Эмме было жаль куртку, но не ругаться же из-за этого. К тому же, она тоже виновата. Могла бы и не разговаривать с рабочим, занимался бы он тогда своим делом и никого бы не пачкал.
— Вы давно здесь работаете? — спросила она, чтобы не затягивать паузу. Ей было не так уж интересно, она просто не знала, что в мэрии ремонт. Неужели Регина не могла сказать?
— Сегодня первый день, — с готовностью откликнулся мужчина. Переложил кисть из правой руки в левую, вытер ладонь о джинсы и протянул ее Эмме.
— Я Робин. Робин Гуд.
Эмма не удержалась от смешка.
— Серьезно? — спохватившись, она пожала предложенную руку. — Грабите богатых, осчастливливаете бедных?
А что, имя подходило: у Робина было открытое волевое лицо, ясные глаза, и он наверняка обладал большим сердцем. Такие славные на вид парни обычно другими не бывают. За редким исключением.
Робин засмеялся, качая головой.
— Мое проклятие. Родители явно не подумали, как мне придется жить с таким сочетанием. И да, вы правы: я тут приглядываюсь, прицениваюсь, а под покровом ночи стану вершить свои благородные поступки.
Эмма хмыкнула еще раз.
— Ну, а я всего лишь Эмма Свон. Никаких совпадений.
— Шериф, я знаю, — кивнул Робин. Когда он произнес это, Эмма насторожилась. Она прекрасно помнила, как сейчас относятся к ней в городе. Но Робин, кажется, не собирался следовать за толпой. Это слегка успокаивало.
— Я вас никогда не видела раньше, — Эмма склонила голову к плечу. — Только приехали?
Это многое бы объяснило.
Робин забрал у Эммы тряпку и стер с куртки последнее пятнышко. Как только увидел?
— Можно и так сказать. Мы с сыном редко выбираемся в город. У нас дом возле самого леса. Там мало людей, только мы и пара моих приятелей. Охотимся, рыбачим, живем в свое удовольствие.
— Здорово, — искренне сказала Эмма. — Всегда мечтала вот так пожить.
Робин засмеялся.
— За чем дело стало? Приезжайте как-нибудь, Роланд будет счастлив: он любит полицейских. А особенно их форму.