– Все в порядке, принцесса? – голос Джонса был исполнен участия. Эмма несколько раз моргнула, пытаясь вспомнить, что же произошло.
– В меня стреляли, – пробормотала она, чувствуя, как кружится голова.
Джонс приподнял брови.
– Стреляли? – удивленно переспросил он. – Когда? Стрела была отравлена? Уже вытащили?
Он принялся поспешно ощупывать Эмму, та даже не попыталась отстраниться, настолько вяло себя ощущала.
– Я… не знаю.
Эмма действительно не знала. Вчера? Сегодня? Пару минут назад? Все казалось каким-то ненастоящим, таким…
– Стрела? – до нее внезапно дошло. – Какая стрела, Джонс? Из пистолета.
Дымка вдруг слетела с глаз, словно повязка, до того мешающая смотреть. Вокруг зазвучали голоса, заиграла музыка – все это словно выступило откуда-то, проявилось, как на фотографии. Эмма тут же огляделась. Где она? Это не Сторибрук, не библиотека и даже не больница. Большой украшенный зал, люди, облаченные в какие-то маскарадные костюмы, Джонс… тоже одетый очень странно. Кажется, это называется камзол.
Эмма быстро взглянула на себя. Красное платье в пол? А рана?
Живот был целым. Никакого ранения, никакой боли, ничего. Будто и не было. Эмма растерянно провела рукой по животу, не веря своим глазам.
– Где я? – спросила она у Джонса, уверенная, что он знает. – Кто эти люди?
– Ты что, принцесса? – осклабился тот, беря ее за руку. – Это королевский бал. И мы здесь, чтобы танцевать!
В тот же момент он увлек Эмму в круг танцующих, а она, растерянная, все еще не понимающая, что происходит, послушно закружилась в танце, цепляясь за плечи Джонса. Гремела музыка, пары мелькали со всех сторон, а Эмма вертела головой и вытягивала шею, пытаясь найти себя в этой круговерти.
Королевский бал? Это какой-то сон? Или розыгрыш? А может быть, она потеряла память после ранения, и наступил какой-то праздник, и вот она вспомнила внезапно? Да, такое может быть!
– Сколько я болела? – прокричала Эмма на ухо Джонсу, потому что не кричать было невозможно: уж слишком рьяно старались музыканты.
– Болела? – крикнул ей в ответ Джонс, сильнее обнимая за талию. – Ты о чем, принцесса?
– О пуле, которую из меня вытащили! – Эмма начала сердиться. Она продолжала не понимать, что творится, и это очень раздражало. Ее будто кинули в холодную воду, велев разбираться самостоятельно, а она попала в водоворот, и он затягивал ее все глубже и глубже, не позволяя сопротивляться.
– Что за пуля, любимая? – засмеялся Джонс, вертя Эмму в танце. – Что это такое? Кто в тебя попал? Скажи мне – и я разделаюсь с ним!
У Джонса явно был какой-то бред, Эмма это уже понимала. От непривычной музыки – явно в стиле маскарада – начинала болеть голова.
– Где Дэвид? – Эмма понадеялась, что с ним будет больше толка. Наверняка ведь он тоже где-то здесь. Стоит попенять ему, что он оставил Джонса без присмотра, и тот теперь ведет себя так, будто они с Эммой встречаются.
Джонс не успел ответить: музыка вдруг прервалась, напоследок жалобно пискнула скрипка. Тревожно зашумела толпа, принялась расступаться, люди практически убегали. Эмма завертела головой, Джонс снова прижал ее к себе, но она отпихнула его, все еще сердясь. А потом замерла.
Там, возле распахнутых дверей, стояла Регина. Или кто-то очень на нее похожий. В тяжелом платье, расшитом украшениями, со сложной прической, которую венчала тиара или диадема, с ярким макияжем, Регина – очень красивая и очень внушительная Регина – рыскала взглядом по залу, словно кого-то искала. А затем усмехнулась, остановившись на Эмме.
Эмма застыла. Сердце, застывшее было на секунду вместе с ней, застучало быстрее. Руки чуть дрогнули.
Это Регина? Это должна быть Регина. Значит, ее уже выпустили из тюрьмы. Значит, действительно прошло много времени.
Регина двинулась вперед, шурша подолом платья, и никто не хотел оказаться у нее на пути.
Эмма уже открыла рот, чтобы сказать хоть что-нибудь, когда услышала:
– Дренаж.
Эмма застыла снова.
Регина смотрела на нее, яростно улыбаясь, и весь вид ее никак не соотносился с тем, что она сказала.
– Что? – переспросила Эмма, чуть наклоняясь вперед, словно бы для лучшего понимания. В то же мгновение Регина больно схватила ее за руку и заорала прямо в лицо:
– Дренаж, твою мать, живо!
Тут же все вокруг снова поплыло, лица присутствующих начали вытягиваться, сжиматься, сплющиваться – и все это одновременно. Краски смешались, превратившись в одно грязное пятно, Джонс куда-то исчез, музыканты взвыли трубами, мерно застучали барабаны, и только Регина осталась абсолютно четкой и осязаемой. Эмма, ощущая, как принимается заваливаться назад, что было сил ухватилась за руку Регины, впиваясь ногтями, не заботясь о том, что может сделать больно. Упасть она все-таки упала, и в этом падении на нее накинулась боль в животе, а Регина, падающая в пустоту тоже, смотрела на Эмму и время от времени говорила:
– Дренаж. Скальпель. Два кубика лидокаина. Дренаж. Пинцет. Дренаж. Спринцовка. Повязка.
Боль крутила и вертела Эммой как своей собственностью. Падение продолжалось и продолжалось, пока не закончилось, пока Эмма не повисла где-то: по ощущениям между – небом и землей. Боль осталась с ней, став приглушенно-тупой, а вот Регина медленно растворилась, как бы сильно Эмма ни цеплялась за нее, пытаясь оставить рядом. На смену Регине пришел дракон, и его желтые глаза откровенно смеялись поначалу, а потом обмякшая Эмма разглядела в них злобу. Дракон дыхнул, Эмму окутало пламенем – жгучим и горячим. Стало нечем дышать, Эмма заскребла ногтями по груди, пытаясь разорвать лиф, дать доступ воздуху, но тщетно. Вдохи становились все реже, внутри резало острым ножом, Эмма думала, что пора начать паниковать, но отчего-то не паниковала. Дракон нависал над ней, время от времени обдавая дымом из ноздрей, и этот дым жег кожу, особенно на животе. Хотя странно: как же он пробирался под одежду? В какой-то момент Эмма закрыла глаза, невольно радуясь тому, что перед ней тут же встала Регина в этом ее нелепом наряде. Эмма протянула руку, едва слыша, как справа что-то мерно пищит. Дыхание стало нормальным, дракон и его пламя делись куда-то, но вот писк… Он становился все громче, а Регина делалась все реальнее, все сильнее хотелось до нее дотронуться. Но писк отвлекал, и Эмма раздраженно открыла глаза.
Белый потолок – вот что она увидела первым. Ладно, не совсем белый, на нем была пара желтоватых пятен. Какое-то время Эмма бездумно пялилась на них, потом с усилием повернула голову.
Больница. Совершенно точно: она в больнице. Вот справа прибор, с набором цифр и кривых. Рядом с ним стойка с капельницей, от капельницы тянется катетер – Эмма проследила его до сгиба собственного локтя, в который была воткнута игла. Организм тут же перетряхнуло, хотя до этого Эмме ничего не мешало. Она порывисто выдернула иглу – с конца той закапало лекарство – и отбросила ее подальше от себя, следом избавилась от всех проводков, тянущихся к ней от приборов. Села, морщась от резкой боли в животе. Пальцы нащупали повязку под больничной рубашкой. Эмма забегала взглядом по палате, ища мобильник, но, разумеется, ничего не нашла. На часах было семь: судя по темноте за окном – семь вечера. А дата? Календаря не оказалось.
Стараясь не делать резких движений, Эмма спустила ноги с кровати, чуть помедлила, привыкая к ощущениям, и встала. Вернее, попыталась встать, потому что некая сила толкнула ее обратно на кровать. Ноги слушались слабо, пришлось какое-то время специально напрягать их и расслаблять, чтобы они пришли в хоть какую-то форму. Эмму очень интересовало, сколько она тут лежит, но чтобы узнать это, ей необходимо было встать. И поскорее. Наконец у нее это получилось. Она осторожно дошла до двери и уже на пороге едва не столкнулась с медсестрой, воскликнувшей:
– Вам надо лежать, шериф!
Эмма попыталась оттолкнуть ее, но руки оказались слишком слабы. Тогда она потребовала:
– Позвоните Дэвиду Нолану!
Медсестра упорно теснила ее обратно к постели.