— Более того, я его полюбил. — Всё же выдал он и, заметив, насколько ошарашен Курск таким заявлением, продолжил. — Насколько я знаю, он меня тоже. Он никогда не говорил мне это, но я всё чувствовал по его отношению ко мне.
Привстав со скамьи, Белгород налил себе воды из стоявшего на столе кувшина.
— Он многому меня научил. Например, драться. — Он медленно отпил несколько глотков. — А ещё он рассказал мне много интересного про свою прошлую жизнь и, особенно, про Крыма.
— И… — Наконец решился поддержать разговор севрюк. — Что же ты узнал?..
— Он был одним из тех, кто сделал Крыма таким.
— Правда? — Хоть Курск до этого и думал, что у такого поведения Бахчисарая есть свои причины, но то, что на него повлиял кто-то со стороны, и не подозревал. — И как же?..
— Насколько я понял, он был его воспитателем и был близок к его отцу… А позже хотел использовать Крыма, чтоб получить себе всю власть в Орде. Но Бахчисарай как-то всё узнал, и Глинску пришлось скрываться. Вот потому-то он и жил в Литве, совершенно чужом для него государстве.
— Слушай… Но почему он всё это рассказывал тебе?
— Я тоже задавал ему этот вопрос. Он говорил, что должен быть тот, кто знает правду, поэтому и взял меня себе. И что это мне однажды пригодится. — Белгород пожал плечами. — Видимо, пока ещё не время.
— Ну да. Вот ведь! Сам он, получается, делов натворил, а исправлять тебе? Ну, то есть, уже нам? Умно, ничего не скажешь!
— В конце концов… — Голос Белгорода почему-то стал тише. — Крым добрался до него и в Литве. Глинск хотел перейти в подданство Москвы, под его защиту. Он хотел поднять мятеж против литовцев и жестоко поплатился за это…[6]
Лёша закрыл лицо руками, пытаясь успокоиться. Курск, не зная, что ещё можно сделать, обнял брата за плечи, притянув к себе.
— Значит, так он погиб?..
Белгород кивнул.
— А сабля его — это прощальный подарок?
— Вроде того… — По щекам Алексея побежали слёзы, и, как он ни пытался скрыть их от брата, Курск всё же заметил его состояние. Пытаясь успокоить Белгорода, Глеб погладил его по волосам.
— Тише, всё уже позади…
— Он знал, что рискует. И потому однажды сказал мне ещё кое-что.
Курск вопросительно посмотрел на брата, но тот снова и снова прятал своё лицо. Кажется, Белгороду было очень стыдно рассказывать всё это, но он знал, что не сможет скрывать это вечно.
— Он подозревал, что Крым был… Одержим? Да нет же, не так… В общем, будучи довольно близким к нему олицетворением в своё время, он начал замечать за ним странности: разное поведение в схожих ситуациях… Это продолжалось постоянно, поэтому он предположил, что с Крымом что-то не то. Ему казалось, что есть как бы два Бахчисарая: один беспринципен и кровожаден, другой же — мягок и ленив.
— Поэтому ты предлагал нам просто поговорить с ним? Надеялся, что можем попасть на ту мягкую часть его характера?..
— Ага. — То, что Белгород старался успокоиться, давало свои плоды: его голос уже стал почти обычным. — Я бы и сам поговорил с ним, но для этого ведь надо подобраться довольно близко. Один бы я не смог.
Курск пытался переварить полученные сведения. Находясь рядом с всё ещё расстроенным братом, он не мог сосредоточиться и обдумать всё хорошенько, поэтому решил отложить это на потом. Главное севрюк уже узнал: Белгород, как и он думал, не шпион, и хотел им всем добра. Он был прав, что верил брату, и от осознания этого его стало гораздо легче.
— Но почему же ты сразу не пришёл к нам, как только мы приехали в Чугуев?..
— Мне надо было пережить боль. — Грустно улыбнулся Белгород. — Прости, Глеб, я хотел, но понимал, что не могу. Но тут Крым объявился снова, и я уже не смог сидеть сложа руки.
— Понятно. — Севрюк провёл по волосам брата ещё несколько раз, словно успокаивая его окончательно, а затем выпустил его из объятий. — Иди отдохни, Лёш, тебе нужно. А я пока займусь нашими следопытами.
Фраза была брошена вовремя: с улицы уже доносились стук копыт и ржание лошади. Одной — значит первым вернулся Воронеж.
Как выяснилось чуть позже, на Изюмке он ничего не нашёл. Теперь вся надежда была на Моршу и Ельца, но они почему-то очень сильно задерживались, и Курск волновался, ведь в степи с ними могло произойти что-то непредвиденное. Севрюк успокаивал себя тем, что они хотя бы вдвоём, и уж Тяргон-то точно на этот раз должен защитить своего Лерика.
Они вернулись глубокой ночью, хоть и выжимали из своих бедных животных едва ли не все силы.
По их рассказу Курск понял всё. Он, конечно, предполагал, что Крым может просто обойти их, но, судя по тому, где именно он прошёл в этот раз, этот путь был необычен даже для него самого. Это было довольно странно для Бахчисарая и непривычно для его старого врага. Было очевидно, что было что-то, из-за чего Крым и решился на такую афёру.
Вот только подумать об этом подробнее, как и обо всём, сказанном ему Белгородом, Курск решил позже. Сейчас же его мысли занимало совсем другое. В его голове, яростно билось, ударяя в виски, лишь одно: «А что, если Крым догонит Орла и нападёт на него?..»
И почему-то в эту минуту севрюку уже было плевать на послание в столицу, он молился лишь о том, чтобы с самим Орлом было всё хорошо.
25 мая 1571 года, г. Калуга.
Ваня мучился от бездействия. Нет, у него, конечно, теперь было всё, нужное для выздоравливания: кровать, еда, любящая тётушка под рукой и даже новый знакомый, столь сильно похожий на Курска. Это одновременно грело душу, но и напоминало о том, что он не выполнил столь важного поручения Глеба. Из-за этого всё время, пока Ваня набирался сил дома у Калуги, он не мог найти себе места.
А потому, спустя пару дней, почувствовав, что ему стало лучше настолько, что можно продолжить выполнение задания, он, дождавшись ночи, покинул свою столь гостеприимную и любящую тётушку. К тому времени он уже успел собрать всё необходимое для поездки. Где конюшня он тоже прознал, так что увести одного коня у Калуги не составило большого труда.
Кое-как оседлав его, он снова направился в Москву, отчаянно надеясь, что Крым не успеет достичь столицы раньше него самого. Нужно было торопиться, ведь, как он понял из тех слов тёти, у Крыма сейчас слишком большое преимущество перед ним.
Саму же Калугу он понимал, а потому не винил. Но вот о том, как отнесутся к её предательству другие, когда узнают о нём, он думал в более плохом ключе. Из-за этого он, Ваня, тоже должен был быть в Москве, ведь если не он сам, то кто защитит его любимую тётю и не объяснит всем всё произошедшее?..
«В любом случае, — думал он, снова спеша в столицу, — я слишком нужен там, и не имею больше права отдыхать просто так.» А вот то, что его тело ещё не было готово к таким резко поменявшимся условиям, он понял уже будучи далеко от дома тёти. Собрав волю в кулак и стиснув зубы, он отмёл последние мысли о возвращении. Судьба страны всё ещё зависела от него. А ещё он обещал Курску. И это было тем, что гнало и гнало его вперёд, и это было Ване дороже всего на свете.
Вот только не знал он, что приедет уже на пепелище. И даже в возвышавшемся над ним кое-где обгоревшем Кремле он не сразу признает место, в котором провёл всё своё детство.
Сноски:
[1] — До появления Орла как олицетворения на своей земле Крым грабил её не один раз: в 1562 году татары осаждали Мценск, Новосиль, Болхов, в 1562 году опять Болхов, в 1570 году — Новосиль.
[2] — В мае 1571 года, несмотря на то что крепость Орёл находилась в тылу, прикрытая Курском, она была почти полностью разрушена татарскими ордами Девлет-Гирея.
[3] — Злынское поле находится чуть севернее Орла и впервые упоминается в 1571 году, когда крымский хан Девлет-Гирей, двигаясь в Калужские земли после разорения Орла, сделал там остановку. На Злыни его встретили бежавшие от ужасов московских казней Ивана Грозного. Перебежчики «Кудеяр Тишенков да Окул Семенов, да калужане Ждан да Иван Васильевы дети Юдинкова, …» и другие убедили хана в слабости русского войска, после чего Девлет-Гирей пошёл на Москву.