Но именно в этом сражении суждено было рухнуть всем его честолюбивым планам. Перед самым боем меня нашёл Казань, которого я не видел с самого отъезда с Волги. Он-то и рассказал мне обо всём, что происходило в Орде в последние годы. То, о чём я, по планам Шаруканя узнать не должен был совсем.
А потом, в самый разгар боя я с сотней людей, служивших мне защитой, оказался отрезан от основных сил нашего войска. Мой бывший аталык не мог не знать об этом, и я до последнего надеялся, что он сможет вытащить меня из этой передряги. Но минуты таяли, и вместе с ними людей, защищавших меня, становилось всё меньше. Поняв, что бывший учитель не придёт на выручку, я…
Решил просто сбежать с поля боя. Я и так не особо рвался сражаться, в мыслях сидело то, что сообщил мне Казань, а тут ещё и чаша весов склонилась явно не в мою сторону, так что такой выход показался мне не только спасительным, но и правильным.
Русские преследовали меня недолго: они развернулись почти сразу, вернувшись в сражение. Что ж, видимо меня спасло то, что одет я был отнюдь не как сын хана, а как простой воин. Кто знает, соблюди я в облачении всё как полагается, отпустили бы меня просто так?..
Да, я сбежал. Помимо того, что это был первый мой серьёзный бой, мыли о том, что Шарукан меня использовал, не давали мне покоя.
Вот подлец! А ведь я ему верил, всё ещё считая его своим наставником и другом! И теперь мне хотелось лишь одного: отомстить ему так, как сумею, но только чтобы Шарукан понял, что я не просто мягкотелый ребёнок у него на попечении, а могу мыслить как взрослый, пусть даже и тело моё с этим ой как не согласно.
Я решил ехать на юг — туда, где на уже ставшем мне родным полуострове был мой дом и жил тот, которого я любил. Любил независимо от того, кто управлял моим телом в данный момент.
Я вернулся домой куда быстрее их войска. Гнал меня вперёд тот, другой во мне, и, если бы он не проснулся, смог бы я так быстро взять ситуацию в свои руки и так решительно действовать? Скорее всего, нет.
Это решение оказалось верным: уже будучи в Солхате, мне лишь оставалось ждать возвращения основных сил. А, когда они объявились на полуострове, я уже знал, где смогу найти обоих его предводителей.
Грек, верно, заметил меня ещё издали, с одной из башен своей крепости, иначе как объяснить то, почему он встретил меня столь радушно и гостеприимно да ещё и провел внутрь? У него явно было что-то на уме, но я уже был готов ко всему.
Заговаривая мне зубы, Каффа тянул время, будто наслаждаясь. По началу я не особо вслушивался в то, что он говорил, однако через несколько минут его слова всё же привлекли моё внимание.
Он рассказывал мне весь план Шаруканя. Это осознание стало для меня громом среди ясного неба, и я сразу же пожалел, что не слушал его ранее, ведь в его словах то и дело всплывали всё новые подробности. Оказалось, что, помимо жажды власти, у моего учителя были и свои причины идти против Сарая — месть за покорение его народа, половцев, и установление ига и над ними тоже.
Вот только я знал, что Каффа не стал бы делать что-то без выгоды для себя, и поэтому тут же прикинул в уме несколько вариантов его выигрыша от всей этой ситуации. Остановившись на наиболее вероятном, состоявшем в желании выслужиться перед сынком хана, я, мысленно улыбнувшись, продолжал слушать.
После того как грек окончил рассказ, он повёл меня в одни из дальних покоев, которые и занимал остановившийся у него Шарукан.
Но в них его не было. Этот подонок снова смог обвести всех вокруг пальца!
На пару с Каффой мы искали его по всему полуострову, но всё было зря. Мы поняли это, когда Шарукань немногим позже объявился в Литве.
Теперь он назывался Глинск, и достать я его там уже не мог.[9]
Обида закипала во мне как горящее масло для греческого огня и также, как и он сам, сжигала меня, разрушая изнутри всё больше.
И моя другая сторона снова и снова показывала в моём сознании картины изощрённой мести с пытками и другими мучениями, от которых я уже не мог отмахнуться просто так, как раньше.
Потому что не хотел. Потому что тот злой голос уже был куда сильнее меня самого.
Моё тело вообще подводило меня. Из-за всего случившегося мне становилось только ещё хуже: голова уже не просто болела, а разрывалась, а голос в ней становился всё отчётливее и появлялся всё чаще. Он советовал, иногда даже отдавал приказы, и я уже не мог точно сказать, осознанно ли я поступал так, как хочет он, или нет. Иногда мне и вовсе казалось, что моей настоящей личности уже давно нет, а вместо этого моё тело захватил кто-то другой, кто и тревожил меня уже давно.
«Давай же, давай, отомсти ему! Покажи, что ты тоже чего-то да стоишь!» — вещал мне он, и я был уже не в сила отмахнуться от него просто так.
Можно сказать, что это предательство сорвало последние запреты для того, кто жил во мне своей жизнью, и теперь моё тело всё чаще выполняло уже его волю, а не мою.
На самом деле я не знал точно, что это или кто. Я лишь инстинктивно прозвал его другим «мной».
Самым странным среди всего этого было то, что я уже не боялся его. Я просто не смел, ведь в таком случае он, другой внутри меня, он поймёт всё и, наверное, станет только ещё большим злом.
А ещё неожиданно для себя я начал видеть наяву то, чего не было: людей, предметы, явления, те самые пытки Глинска… Чаще всего передо мной возникал Феодоро. Улыбаясь, он звал меня к себе, а я же, забившись в ворох своих подушек, всхлипывал от ужаса. Мысль о том, что я, скорее всего, уже был чем-то болен, прочно поселилась в моей голове. Рядом с тем голосом, который на мои попытки поговорить об этом или спросить, кто он, лишь смеялся.
— Этого не может быть! Это происходит не со мной!
— Нет, Крым, мы с тобой вместе всё это видим, так как живём в одном теле.
— Я не верю, не верю! — Кричал я уже вслух, едва ли не плача.
1382 год, г. Солхат.
Списавшись, наконец, с отцом, я узнал все подробности заговора Шарукана и ещё больше утвердился в своём желании отомстить бывшему воспитателю. Вот ведь мерзавец, а я и не представлял, что настолько близкое олицетворение может так предать!
Сам же Сарай чувствовал себя всё хуже. Он так и не оправился после самоубийства мамы, и потому Кашлык, помогавший ему в борьбе против Шаруканя, а ранее так и вообще не вылезавший с самого востока Орды, вдруг взял ситуацию в свои руки и от имени отца начал править страной. Это грозило новой замятней, но он, ко всеобщему удивлению, действовал довольно мудро и грамотно: Шарукан был объявлен вне закона, а Москва, как представитель Руси в Орде, за отказ платить дань подвергся суровой каре — город был взят и разграблен, да и от соблазна проучить само олицетворение никто отказываться тоже не стал.[10]
1395 год, г. Сарай-Берке.
А затем на нашу землю пришла ещё одна напасть — Улуг Улус стал препятствием на пути величайшего воина четырнадцатого века, Самарканда. Он, желая обрушить наши торговые связи и мстя Кашлыку, прошёлся по нашим землям, сея хаос и разрушение на своём пути и оставляя за собой реки крови и пирамиды из черепов.
Отец понимал, что бой с ним станет самым сложным за всю его жизнь. Понимал он также и то, что, будучи уже далеко не в самой лучшей своей форме он, скорее всего, ему проиграет. Однако Сарай не мог бросить свою страну и народ перед лицом опасности и встретил врага лицом к лицу. Встретил с честью, не убежал постыдно, как я сам недавно с Куликова поля. Да и поединок был сложным: отец, хоть и довольно сильно ослаб в последнее время, всё ещё представлял из себя очень сильного соперника.