А ещё белая — это старый я.
1441 год, г. Солхат.
За это время мы так сблизились с Феодоро, что даже воевали вместе против коварного Каффы.[13]
Я знал, что Сарай не одобрит моих отношений с кем-то до становления меня полноценным олицетворением, а уж если объектом моих чувств станет мужчина, который, к тому же, намного старше меня, то тем более. Эта, а также ещё несколько причин и побудили меня в очередном письме в столицу поднять вопрос об отделении своей территории в полностью своё государство. В том, что я смогу сам управлять ей, я к тому времени уже не сомневался. Ну, а если что, у меня всегда был тот, у кого можно было спросить совета, если не положиться целиком.
О мести Шаруканю-Глинску я тоже не забыл, и потому, желая решить обе проблемы сразу, отправился в Литву за помощью в отделении от отца. Намереваясь заверить сбежавшего половца, что простил его и не причиню никакого вреда, я собирался использовать его в качестве инструмента для получения полной самостоятельности и полноценности, а уж потом решать вопрос относительно него самого.
Это всё, конечно, было лучшим вариантом развития событий. В худшем же мне светил едва ли совет, ведь опальный беклярбек мог и не захотеть снова иметь что-то общее с государством, в котором за его голову была положена награда.
Но я надеялся на удачу, и потому всё-таки поехал к с своему старому знакомому.
Как я и ожидал, Глинск помогать мне отказался. Он сослался на то, что ему вполне неплохо живётся в Литве и уже нет нужды снова впутываться в старые разборки. Было видно, что он боялся моей мести — эта мысль так и осталась невысказанной, но на протяжении всей нашей встречи висела в воздухе. Думаю, половец и сам понимал, что скрыть от меня это не удастся. На фоне того, что разборок я не устраивал, ограничившись лишь несколькими весьма колкими фразами, его отказ отдавал чрезмерной осторожностью.
Что ж, этот хитрец всегда отличался умением затирать за собой следы и уничтожать то, что могло бы его выдать. И как он вообще додумался тащить меня на Куликово, зная, что там я могу всё узнать? Хотя, я тоже хорош: как же мне не стыдно было так сильно расстраивать его планы в отношении занятия ордынского престола, ведь я всегда был с ним таким послушным лапочкой?..
Устроился в Литве Шарукан-Глинск тоже довольно неплохо: обзавёлся территорией, домом, хозяйством, раба себе взял — паренька-подростка с очень-очень светлыми, почти белыми волосами. Не могу утверждать, что он мне понравился, однако в нём всё-таки было что-то притягательное. Может быть, виноваты были его большие светло-зелёные глаза, смотревшие на всех вокруг так жалобно и покорно?..
Тем, что Глинск смог столь успешно и за столь короткое время прижиться в новой стране, он тоже довольно сильно поразил меня. Вот уж не знали эти проклятые литовцы, с кем на самом деле имели дело! Хм, или знали и молчали, выжидая удобного случая? Помня их отношение ко мне, и, особенно, к Феодоро, ожидать от них можно было всего, чего угодно.
1456 год, г. Солхат.
Так или иначе, с помощью Глинска или без, а сдаваться я не собирался. Мне нужно было собственное государство, и эта идея не без помощи моего второго я, просыпавшегося временами, прочно укоренилась в моём сознании.
Из очередного прибывшего в Солхат послания Сарая я понял одно: отец ни за что не отпустит от себя своего единственного наследника. Конечно, он любил мою сестру, Хаджи-Тархан, куда больше, чем меня, но, следуя старой традиции, претендовать на место правителя мог только ребёнок мужского пола, а, значит, только я. И отец собирался держаться за меня изо всех оставшихся у него сил.
Не то что бы меня сильно радовала война с собственным отцом, однако в нём и только в нём я видел в те годы причину того, что не смог стать полноценным олицетворением. Мне казалось, что, как только я получу собственную страну, я, наконец-то, смогу стать сильнее, серьёзнее, а, главное, быть наравне с другими.
Накормив свои плохие воспоминания, связанные с Сараем, ненавистью и оставив хорошие голодать, я впервые так сильно возненавидел его. По началу это было игрой, направлявшей меня в нужное русло, но уже вскоре я не смог отделить её от жизни. Тот, другой, я прочно вплёл восприятие отца как помеху для моего развития в моё сознание, и я снова не мог не послушаться приказывавшего голоса в своей голове.
— Убери его с пути, убери! Ведь он только меш-шает нам…
И свою свободу я всё-таки отвоевал. Вот только полноценным это меня почему-то так и не сделало.
3\4 XV века, г. Солхат.
А жаль, ведь теперь удары судьбы сыпались один за другим. Весть о том, что Константинополь, бывший вот уже как тысячу лет столицей уже не такой могучей, но всё ещё весомой в мире Ромейской империи, захвачен турками, стала полной неожиданностью для всех нас. В последующие несколько лет новости о покорении ими всё новых и новых частей некогда великой страны будоражили кровь всё сильнее. Напряжение росло медленно, но верно, и особенно оно было заметно по Мангупу и Каффе. Бывшие некогда врагами, теперь они должны были объединиться перед лицом общей и очень серьёзной опасности, однако, к сожалению, ослеплённые гордостью, не спешили находить общий язык.
А туча, меж тем, всё надвигалась.
3\4 XV века, г. Каффа.
Но, как и перед грозой бывает затишье, так и перед самым страшным был небольшой период мира и спокойствия. Мы с Мангупом использовали его для того, чтобы стать друг другу ещё ближе. Благодаря этому мне и удалось уговорить Феодоро и Каффу сесть за стол переговоров.
Когда всё получилось, и мы с греком стали союзниками, он пригласил нас к нему на обед. Мы не ожидали столь резкого сближения и ждали подвоха, но всё же пошли.
И, когда я впервые почувствовал в его крепости запах кофе, а потом впервые попробовал его на вкус, я понял, что влюбился снова. Теперь уже в этот по-настоящему божественный напиток.[14]
Никогда не забуду тот день: он и сейчас часто всплывает в моей памяти, и я вижу его, будто наяву. До него ещё мы, все трое, я, Мангуп и Каффа, ни разу не вели себя так расслабленно друг с другом. Ничего не знавшему человеку или олицетворению мы даже могли бы показаться давними друзьями, но, к сожалению, между Феодоро и греком лежали десятилетия вооружённых столкновений, и помирить их удалось лишь только теперь. И то — с трудом и на фоне надвигавшейся новой опасности.
Маленький Ахтиар тоже был с нами: сновал то рядом с отцом, то со мной, иногда бросая вопросительные взгляды на светившегося улыбкой Каффу.
Наслаждаться покоем нам оставалось ещё несколько лет, и мы не теряли их зря, начав готовиться к обороне заранее.
Первым забрали Каффу. Турки решили начать с него и не прогадали: мы не только не успели как следует укрепить юго-восточное побережье полуострова, но грек и сам, и ранее отличавшийся непостоянством в характере, сдался на милость победителей.
Винить его я не стал: когда речь заходит о жизни и смерти, такие, как он, обычно выбирают первое, забывая о чести или морали. Я понимал его, ведь тогда, полвека назад, на Куликовом я поступил также.
Феодоро же рвал и метал, и с тех пор в его глазах грек навечно был заклеймлён «крысой». О том, что чуть ранее мы были с Каффой заодно, он очень и очень пожалел.
Май 1475 года, г. Мангуп.
А потом настал и наш черёд. Турки подбирались к нашей укреплённой в горах столице все ближе, и Феодоро не жалел ресурсов для создания надёжной обороны. И, когда янычары подошли к городу, их уже ждал сюрприз в виде самых неприступных природных и крепостных стен из всех, с какими им предстояло сталкиваться ранее.