Последний наш вечер вместе я не забуду, кажется, никогда. Большую часть отведённого ему времени Феодоро провёл с сыном, и только когда мальчик наконец-то забылся беспокойным сном, он перевёл своё внимание на меня. Столько слов любви я, наверное, не слышал и не говорил с самого детства — того времени, когда обо мне ещё так любяще заботилась мама.
На следующий день его казнили.
Мангуп… Мой Мангуп… Конечно, он поступил так, как поступил бы любой честный и преданный своим идеалам человек, но этим он причинил мне нестерпимую, буквально разрывавшую меня изнутри, боль. В том, что Ахтиар чувствовал то же самое, я был уверен целиком и полностью.
Присягнув Константинополю, я уехал обратно домой, разбираться с делами, порученными мне новой властью. Мальчика пришлось оставить, ведь Мангуп просил султана воспитать его, а я, даже если бы и хотел, не смог бы вырастить его в православной вере.
Конец 1475 года, г. Солхат.
Дома, на полуострове, напоминало о Феодоро ну просто всё вокруг, и, как бы я ни хотел убежать от боли, она всюду следовала за мной по пятам. В первые месяцы я даже подумывал о самоубийстве, однако я точно не знал, сработают ли известные людские способы на олицетворениях.
А ещё меня удерживали мысли о маме.
И мои, так и не побеждённые до конца, слабость и страх собственной боли.
На могилу Феодоро, устроенную рядом с так ненавистной мне ранее Херсонес, я приходил всего лишь несколько раз. Это давалось мне с огромным трудом, но я не мог, не мог не навещать того, кто был мне дороже всех в мире.
1478 год, г. Солхат.
Я знал себя очень хорошо: если дать мне время, то я смог бы смириться с утратой, принять её и, наконец-то, отпустить Мангупа. Так уже было после смерти мамы, и я надеялся, что и с Феодоро получится схоже. Я был готов ждать долгие годы, лишь бы желание жить вернулось ко мне, и я перестал быть тенью прежнего себя.
Но мне помешал Сарай. Желая воссоздать прежние границы Орды, а заодно и наказать непослушного сына, он направил на мой полуостров свои войска.
Я понятия не имею, знал ли он о том, что происходило со мной в последнее время, ведь сам я предпочёл ни с кем не делиться своим горем. Даже Каффу, пытавшегося меня жалеть, я старался видеть как можно реже.
А тут он! Да ещё и с какими-то заоблачными мечтами о восстановлении силы и мощи Улуг Улуса!
Ну неужели, неужели не было понятно по почти сошедшей на нет переписке, что я не хочу его видеть и слышать?!
Неужели мне просто нельзя побыть в одиночестве и спокойно оплакать своё горе?!
И я взорвался вновь. Ненависть к отцу в который уже раз захлестнула меня с головой. Мы воевали почти три года так, как воюют непримиримые враги, а не родные друг другу олицетворения. Я, почти полностью отдав бразды правления над моим сознанием моему злому фантому, жестоко и беспощадно кидался в самую гущу сражения, один за другим вырезая лучших его людей.
А ещё мне наконец-то пришла на помощь Литва. Просил ли за меня Глинск или литовцы и сами решили поддержать мою сторону конфликта, так и осталось для меня тайной.
Всё время войны я часто думал над тем, зачем отец вообще заварил всю эту кашу.
Неужели он не видел, что все усилия по объединению Орды бесполезны?! Она уже давно медленно разваливалась, проблемы точили её как изнутри, так и снаружи.
Но, видимо, Сарай ничего лучше спасения её силой придумать не смог. Оно и понятно: отец почти всю жизнь провёл в боях, да и своё место он получил, придя на Волгу с сильнейшей армией мира тех лет.
Теперь же Сарай был уже довольно слаб: уже даже ушкуйники, пришедшие несколько лет назад откуда-то с севера Руси, смогли легко разграбить некогда богатую столицу Орды. Да и другие события, развивавшиеся отнюдь не в его пользу, то и дело подтачивали его силы, а с ним и всего государства. И, вероятно, желание собрать страну снова и вывести её из застоя, в котором она теперь пребывала, стало последней отчаянной попыткой показать всем, что и Орда, и он сам ещё что-то могут, ещё чего-то да стоят.
У него ничего не вышло. Движимый благой целью, Сарай, в итоге не только не достиг её, но и лишь сильнее отвернул от Орды некогда бывшие в её составе земли — в том числе и меня.
1480 год, р. Угра на территории современной Калужской области.
Тем временем на севере набирала силу Русь, которую, всеми правдами и неправдами, объединял под своим началом Москва. Он часто обращался к помощи моего отца, ведь в борьбе за княжеские ярлыки последнее слово всегда оставалось за ханом Золотой Орды.
Но наступил тот день, когда Москва имел дерзость пойти уже и против Сарая, просто перестав платить ему дань. Отец это так не оставил — он несколько раз нападал на русских, но силы сторон были слишком неравны: против Орды, дни которой уже медленно катились к концу, выступало уже новое, сильное и объединённое Московское княжество, сочетавшее в себе почти всю силу и мощь ранее разрозненных русских земель.
Не мудрено, что в итоге Сарай не смог не только совладать с этой силой, но даже вступить в какой бы то ни было бой.
Что ни говори, а Стояние на Угре было, пожалуй, самым странным военным столкновением из всех, в которых мне доводилось участвовать. Не считая небольших стычек на наведённых наскоро переправах, оба войска, русское и ордынское, так и остались каждое на своём берегу. Кто кого испугался — вопрос сложный, но то, что после Стояния Большая Орда утратила остатки своего влияния на Русь, было очевидно всем его участникам.
В том числе и мне, ведь я тоже был там. Не столько на стороне Москвы, сколько против Сарая. О своём милом и любимом папочке не забыли ли первый «я», ни второй, и, будто бы в напоминание об этом, мы оба, действуя как единое целое, знатно порезвились в литовском тылу, лишив родителя подмоги.
Конец XV века, г. Солхат.
Мы с Сараем всё также не переписывались. Зато мне удалось узнать, что он отправлял несколько писем тому самому Глинску, который всё ещё находился в Орде вне закона. Вот уж и правда: старый враг лучше новых друзей!
Отец просил помощи в борьбе против Москвы, возвращении меня и других территорий…
Он и сам понимал, что конец уже близко, и хватался за последнюю постоянно ускользавшую надежду вернуть былые силу и мощь.
Всё было напрасно, и кто-то чётко должен был дать понять это отцу.
1502 год, г. Сарай-Берке.
И этим кем-то стал я.
Ни одно из моих обвинений в сторону некогда любимого, пусть и строгого, отца не было забыто мной — более того, благодаря почти полностью захватившей меня моей злой половине я был готов уже на всё. Месть стала тем чувством, которое я уже не смог сдерживать внутри себя: наполнив меня до краёв, она устремилась за них, смывая всё на своём пути.
И, когда я появился у порога так и не ставшего мне родным дома, Сарай сам вышел ко мне в полном боевом облачении. Он смотрел на меня тем же потухшим взглядом, какой я видел у него ранее после смерти мамы. За поясом у него висела его любимая сабля, которую он использовал лишь в исключительных случаях. Это означало лишь одно — даже слабевший, он готов был преподать слишком непокорному и дерзкому сыну урок.
Резко выхватив свою из ножен, я направил её удар прямо в сердце моего столь горячо любимого предка. Легко отразив его, он атаковал сам. Предвидя его выпад, я быстро отскочил в сторону, но лезвие его оружия успело оставить на моём плече небольшую царапину.
— Чего ты добиваешься, так вероломно напав на меня?
Будучи оглушённым схваткой, я не сразу услышал его вопрос. А, когда он всё же пробрался в моё сознание, только лишь улыбнулся.
— Мести, конечно. А ещё ты, так уж получилось, вечно стоишь у меня на пути.
Удар, удар, ещё удар — наши сабли уже столько раз сходились лезвиями друг с другом, что я потерял начатый было в голове счёт атак.