Диви-Мурза сын Уланович».
29 июля 1572 года, г. Серпухов.
В эти знойные дни крымская орда, гораздо более многочисленная, чем в прошлом году, уже подошла к Оке и находилась опасно близко от столицы. Ни Москва, ни кто-либо из его окружения, не знали точных планов Бахчисарая, а потому предусмотрели несколько путей развития событий.
Курск, которому следовало стоять во главе войска, получил от царя наказ, как вести себя в случае различных действий врага. «Если Бахчисарай будет искать крупного сражения, — говорил Москва ещё в Александровской слободе, — надобно будет срочно перекрыть Муравский шлях, дабы лишить его возможности быстро достигнуть центра страны. Если он захочет крупного сражения, мы дадим ему его, но только в удобном для нас месте, поэтому заманивай его к Жиздре.» Севрюк слово в слово помнил речь Москвы и даже волнение, овладевшее им уже давно, не давало забыть их. Та самая карта, что когда-то рисовал Глеб для Орла, снова была при нём. Она была расширена и дополнена, и на ней уже значилось не только Дикое поле, граница и пути на Москву и в окрестности, но и расположение главных ориентиров, как рукотворных, так и не очень: рек, лесов, застав и даже некоторых деревень. И та самая река, Жиздра, была выделена особенно. Находилась она едва ли не в самом центре царства, и оттого Курск понимал всю значимость выбранного места. Он уже не мог проиграть снова — на кону была сама независимость его страны.
Состояние остальных участников всей кампании также не отличалось спокойствием: тревога буквально витала в воздухе, и каждый справлялся с ней по-своему. Ну, или, по крайней мере, пытался. Тяжелее всех было, конечно, Орлу, ведь, если Крым, всё-таки, намеревался дать главный бой, то для Вани он должен был стать вторым серьёзным сражением, даже более важным, чем то, прошлогоднее, проходившее в его главном городе. Тренировался он уже не только с Курском: к ним присоединились и остальные его товарищи, желавшие не только подготовиться к важному сражению, но и заглушить делом беспокойство. Но, чем больше теперь занимались все остальные, тем меньше времени проводил с ними сам Курск, ведь в его руках была подготовка ко всему предстоявшему действу.
В этот раз, помимо людей, набранных со всех концов страны, к войску присоединились также и казаки, посланные Черкасском. Хоть он и искренне ненавидел Москву и его царство, он, всё же, осознавал всю опасность от набегов Крыма. Также к севрюку периодически приезжала Тула с вестями от царя, который решил ждать итогов в Великом Новгороде. Вообще, обычно этим занимался Касим, но в это время он был срочно отозван на ливонский фронт, где ситуация, вопреки ожиданиям Москвы, стала складываться не в пользу русских и удача, сопутствовавшая им в начале войны, казалось, отвернулась от царских войск полностью.
Обстановка же с юга накалялась день ото дня. После того, как посланные Курском разведчики доложили о перемещении татарских войск в район Подольска, — Крым снова прорвался в самое сердце Московии — севрюк, понимая, что наказ царя выполнить уже не удастся, принял решение действовать иначе. Срочно оповещённые об изменении обстановки войска были подняты по тревоге и брошены к столице. Неприятеля от сердца страны отделяли лишь ничтожные тридцать вёрст.
30 июля 1572 года, вблизи д. Молоди современной Московской области.
Русские увидели татар в тот момент, когда ещё не вся их орда подошла к Подольску, и от города всё ещё тянулся довольно длинный хвост конных воинов. Новый отряд разведчиков принёс сведения о том, что под началом Бахчисарая в этот раз несколько десятков тысяч человек, включая и элитных янычар, посланных на помощь Османской империей.
Ждать, пока всё войско доберётся до города и укрепится в нём, выбирая удобный момент для нападения на саму столицу, было глупо. Поняв это, Курск спешно отдал соответствующий приказ, и небольшой отряд русских ратников, подняв хоругви, с криками врезался в стан неприятеля. Так вблизи неприметного села Молоди, в пятидесяти верстах от Москвы, и начался решающий бой войск Московского царства и Крымского ханства, который должен был раз и навсегда изменить положение сил во всей восточной Европе, закрепив за русскими их недавние победы над Казанским и Астраханским ханствами или же заставив их отдать их обратно.
Тем временем, основная русская рать тоже не сидела без дела. На одном из холмов близ Молодей Курск приказал соорудить гуляй-город — особую передвижную деревянную крепость, составленную из находившихся на телегах огромных щитов и очень хорошо показавшую себя в деле при взятии Казани парой десятилетий ранее.
Почуяв неладное, крымское войско, ожидаемо, развернулось и погналось за остатками того мелкого отряда, желая разбить его полностью. В это же время оставшиеся от него люди, развернувшись, бросились к тому самому холму, где уже возвышалась собранная и укреплённая передвижная крепость. Ещё несколько подобных ей располагались с флангов, как бы прикрывая основную и растягивая линию обороны.
Сидевший на коне чуть поодаль Глеб наблюдал за началом боя лишь с небольшой охраной, так как почти все его люди были брошены на борьбу с превосходящим по силам врагом. Он видел всё: как волны воинов в чёрных доспехах снова и снова одна за другой накатывались на холм, пытаясь сломить защиту русских, однако, чем больше враги пробовали повергнуть деревянные стены гуляй-городов, тем больше трупов скапливалось в небольшой ложбинке между открытой местностью и дорогой, где и располагались силы Бахчисарая, и холмом с позициями русских.
Глеб также видел и то, как по стану врага судорожно металась точка в блестевших на солнце доспехах, и, после очередного объезда ею своих войск, новые люди снова бросались на холм и стены только для того, чтобы вскоре стать трупами.
В один момент у татар почти что получилось окружить основное укрепление, но, благодаря повозкам, на которые и была установлена крепость, неудобной ситуации удалось избежать. А если бы не вышло? Тогда Курск, не раздумывая, обрушил бы на врага всю мощь стоявших чуть поодаль, за холмом, основных сил царства. Он был бы полон решимости защищать укрепление любой ценой в случае, если оно не будет справляться, ведь там, внутри достаточно толстых, но кое в чём ненадёжных стен с пищалями в руках, дула которых и были выставлены в узкие прорези-бойницы, отражали лобовую атаку его старые друзья, ставшие ему уже почти родными — Морша и Елец.
1805 год, г. Липецк.
После того, как Липецк оказался сначала в Тамбовском наместничестве, а затем и в одноимённой же губернии, его характер, ранее колкий и даже ехидный, стал постепенно меняться. Сам он влияние на себя их совместной жизни с Антоном не признавал, однако со стороны изменения в его поведении были довольно заметны. Вероятно, так сказывалось присутствие рядом самого мокшанина: добрый, мягкий и такой уютно-тягучий Тамбов, словно его же мёд, обволакивал бывшего Ельца, создавая вокруг него своеобразный кокон из любви и ласки, защищавший его от всех неприятностей. Не мудрено, что и сам Валера изменился: поддавшись по-семейному тёплой атмосфере их общего с Тяргоном дома, бывший «ёжик» уже убрал часть своих «иголок», оставляя несколько только для внешнего поддерживания своего привычного характера.
После того, как в конце восемнадцатого века Липецк, наконец-то, отпраздновал своё шестнадцатилетие и стал полноценным олицетворением, он горел желанием показать всем свою независимость и потешить самомнение. Именно поэтому он и решил исполнить свою давнюю мечту — пойти работать на завод и стать металлургом. Валерий быстро вошёл во вкус. Оно и понятно: работа ему нравилась, чувство собственного достоинства крепло, да и тогда ещё недолюбливаемый им Тамбов, бывший Морша, тоже, кстати, ставший полноценным олицетворением, лез к нему куда меньше. Липецк невольно сравнивал себя с этим «недалёким садоводом», как называл он соседа по дому, и понимал, что сам он куда важнее и значимее для страны, чем его начальник. На этой почве проросла и укрепилась новая причина неприязни к Тамбову.