— А я?..
— А ты никто. — Пытаясь напустить на себя как можно больше серьёзности, ответил Белгород. Для Воронежа это выглядело довольно забавно, учитывая, что тот ещё не мог видеть настоящие чувства Лёши, но уже догадывался о них.
— Правда?
— Да.
— Ты точно в этом уверен?
Брюнет стоял уже опасно близко. Белгород понимал всю сложность выбора, перед которым ставил его собеседник и недоумевал от того, что Воронеж решился затронуть эту тему так быстро и даже резко. Он ещё не был готов отвечать ему правду, а потому просто хотел закончить этот уже порядком надоевший допрос. Лёша не был готов сдаваться, но говорить о том, что чувствует на самом деле он был готов ещё меньше.
— Всё, прекрати! Отвали и иди занимайся своей работой!
Словесная пощёчина сразу отрезвила Вадима: с его лица пропала улыбка, а сам он даже отступил на пару шагов. Брюнет пытался не выдавать своего огорчения, однако оно всё-таки просачивалось в уже бесповоротно испорченную обстановку. Стараясь не смотреть на блондина, Воронеж перевёл взгляд на ближайший линейный корабль — незаконченный, на котором, как и на всех остальных вокруг, уже давно кипела работа.
Алексей тоже отвернулся: было видно, что он не хотел прекращать их разговор столь быстро, однако свои принципы для него были всё ещё важнее.
Как бы ненароком бросив расстроенное «Дурак ты, Лёх», Воронеж, развернувшись, направился к своему, оставленному было ранее, делу. Уже через минуту топор Вадима снова застучал, и каждый удар его то и дело отдавался в голове Белгорода глухой болью от отчаяния и невозможности пересилить уже, наконец, себя и сказать Воронежу всё то, что он на самом деле думал.
— От дурака слышу… — Напуская на себя обиду, буркнул Алексей и осёкся, снова поймав свой взгляд на работавшем Вадиме. Белгород знал, что в последнее время он постоянно замечает себя наблюдавшим за этим дурнем, однако сделать он с этим ничего не мог. Более того, даже и не собирался, ведь движения Воронежа в работе вне зависимости от того, чем он занимался, всегда были такими отточенными, такими совершенными и мастерскими, что блондин невольно даже любовался им.
И почему Воронеж не показывал такого трудягу раньше?..
Почему же он притворялся ничего не умевшим и почти ничем не интересовавшимся глупцом, когда на самом деле мог быть не только весьма старательным, но и даже слишком хорошим в выбранной для него сверху стезе?
И, самое главное, почему же он сам, Белгород, так неприкрыто и часто напрямую глазеет на него, едва ли не подмечая каждое движение его рук?
Алексей понимал, что уже знает все ответы, но всё ещё гнал от себя неминуемость их принятия. Когда-нибудь он, наплевав на все свои правила, точно подойдёт и похвалит Вадима за старания и сам завяжет с ним нормальный разговор.
Когда-нибудь — точно. А пока ему оставалось лишь всё также скользить взглядом по прекрасной в работе фигуре друга и жалеть о настоящем, в котором он, Белгород, всё ещё столь упрям и горд.
2 августа 1572 года, вблизи д. Молоди современной Московской области.
Но это было ещё не всё. Худо-бедно поправив положение дел с одного фланга, Курск бросился в другие места, ведь помощь его и его теперь уже спутников остро требовалась буквально везде. Их, как олицетворений, почти что разрывали во все стороны, и Курск, случайно потеряв из виду друга и брата, спустя несколько минут уже и вовсе не понимал, в какой стороне они остались.
Глеб ещё никогда в жизни не волновался так, как в эти долгие минуты боя. Он мысленно молился, и молился не только за исход сражения, но и за то чтобы все дорогие ему олицетворения остались после него хотя бы живыми.
Но особенно он молил Бога об Орле, ведь никого другого ему не вешали на… Ведь никто другой не был приставлен к нему учеником.
В голове у Курска что-то щёлкнуло. Теперь уже он носился по полю битвы среди своих и чужих, ища только лишь одно знакомое олицетворение. Он помнил, что светлые волосы Орла были закрыты шлемом, а тело — доспехом, но Глеб уже настолько запомнил движения Вани, что, казалось, мог узнать их из тысячи.
Вскоре его опасения подтвердились. На противоположном краю от того места, где он спас из едва не замкнувшегося окружения Белгорода и Воронежа, и довольно далеко от холма, на котором всё ещё высился гуляй-город с Моршей и Ельцем внутри, Глеб вдруг заметил довольно открытую площадку, кое-где охраняемую одними из самых лучших воинов Крыма и, поняв всё, Курск, разогнавшись, въехал в круг, смяв по пути несколько пытавшихся его остановить и задержать врагов. Ещё не начавшие поединок Орёл и Бахчисарай замерли от неожиданности.
— Так вот чем ты тут занимаешься, собака! — Даже не пытаясь отдышаться после резкого манёвра, крикнул Глеб. — И не стыдно тебе на слабых-то нападать?!
— О-о-о, а вот и мой старый знакомый нарисовался. — Ухмыльнувшись, произнёс Крым то ли радостным тоном, то ли разочарованным. — Я всего лишь возвращаю долг этому парнишке. В тот раз ему повезло, но только в тот. Он, кажется, так и не понял, с кем имеет дело.
— Выбирай в противники ровню, скотина! — Грубо выхватив из ножен саблю, севрюк двинулся прямо на Крыма. — Ты долго бегал от меня, но теперь тебе не отвертеться!
И, когда клинки из сабель встретились, Орёл услышал лишь брошенные его наставником в свою сторону слова: «Не мешай! Хочешь — беги отсюда, я всё сделаю!»
А следом, вдруг, в эту самую секунду, в памяти Вани вспыхнул их прошлогодний разговор с Ельцом — впервые у него дома, — в котором Курск так яростно и импульсивно оголил раненое плечо. Это воспоминание и все те, что были после, среди которых особенно выделился ещё и тот разговор во дворе в день приезда Белгорода, пролетели в мыслях Вани за секунду. А уже в следующую он, нацелившись на врага, с гортанным криком «НЕТ!» ринулся в бой. На секунду опешившие Курск и Бахчисарай даже замерли, и это стоило второму здоровья — Орёл полоснул его по руке, да так сильно, что его сабля почти пробила его наруч там, где рука была защищена им, а где нет — оставила глубокую рану.
Это вернуло Курска на землю. Переглянувшись с Орлом, они интуитивно поняли друг друга, и в следующую атаку шли уже вместе.
Начало осени 1615 года, г. Курск.
Если ещё в конце шестнадцатого века Орёл думал, что у него никогда не получится быть хорошим воином, то теперь, в семнадцатом, он, вспоминая свои старые мысли, лишь посмеивался. Ещё бы — отныне он, уже давно усвоивший уроки своего наставника, Курска, мог, наконец, дать отпор многим своим врагам. Но, хоть поляков, литовцев и прочих западных соседей Ваня уже боялся меньше, они всё равно ещё были довольно опасными для него. Самым же страшным всё также оставался главный противник — Бахчисарай. Орёл уже не раз встречался с ним как в крупных сражениях, так и один на один, однако крымчанин всё ещё довольно часто побеждал его в бою. Благо, что всё уже не заканчивалось так, как тогда, много лет назад — в год взятия Москвы, один из самых тяжёлых для всего Русского царства.
Раньше, когда Ваня ещё объяснял свои поражения неумением драться и после каждого из них корил себя за это, он надолго опускал руки, тормозя своё развитие и улучшение своих навыков.
Теперь же Ваня уже не боялся своих неудач. Он знал, что его враг всё ещё очень силён, но, вместо того, чтобы замыкаться в себе, Орёл всегда восстанавливался, брал себя в руки и твёрдо шёл к своей цели. Помогала ему в этом поддержка со стороны друзей и, особенно, Курска — севрюк был рядом со своим учеником после всех самых тяжёлых разгромов, помогая ему залечить раны и снова обрести веру в себя и свои силы. И, если бы не он, Орёл бы, наверное, совсем разочаровался в своих возможностях.
Ваня уже давно не высказывал своего недовольства их тренировками. Он не только оценил их важность для себя самого, но и пользовался ими как возможностью снова и снова видеть Курска в деле и, главное, рядом. Орёл хорошо помнил, как их занятия выматывали его в начале, но постепенно, со временем, его тело начинало слушаться и поддаваться, вслед за этим становясь сильнее и выносливее.