…И спокойно лёг на траву в тени редких берёз у пролеска.
Если ему суждено погибнуть на чужой земле — пусть так. Бахти жалел лишь о том, что он не пал в бою, как доблестный воин. Какая ирония — даже его собственный отец погиб, в какой-то степени, правильнее него самого.
Он смотрел на небо, на верхушки деревьев и думал о родине. Вспоминал дворец, гарем, своё войско в дни былого величия, Константинополь, в котором не раз бывал…
Вечерело. Тягучие летние сумерки сгущались неспешно, погружая Бахчисарая в мысли всё глубже. Теперь он думал о вечном — о том, что олицетворение, в своей сути, мало отличается от людей. Несмотря на их долгую жизнь, все они — всего лишь такие же крупицы перед лицом вечности, как и люди.
Он засыпал готовым не проснуться. И уже в самом конце, перед тем, как его разум провалился в небытие, он позволил себе несколько скупых слёз.
— Я, значит, везде его ищу, а он тут разлёгся. — Разбудил его голос. Крым его явно знал, но прежде, чем окончательно понять, кто к нему обращался, потребовалось несколько секунд на осознание того, что он сам, Бахти, ещё жив. — Ну ничего себе у тебя раны! Крепко они тебя!
— Каффа?.. — С трудом проговорил татарин, силясь поверить в то, что его старый знакомый ему не чудится. От резких слов столь неожиданно появившегося грека тело заныло напоминанием о последнем бое.
— Неужели, узнал! Значит, рассудком ещё не тронулся! — Рассмеялся грек, наблюдая за тем, как Бахчисарай медленно приходил в себя. — Ну что, сам поднимешься, или мне тебе помочь?
С трудом сев, Крым не смотрел на напарника. Он пытался понять, почему ещё не умер.
Неужели… Неужели всё не так плохо, как он думал прежде?..
— Кажется, всё же стоит помочь. — Улыбнулся Каффа, подходя ближе и, небрежно потрепав Бахчисарая по волосам, словно пробуждая его окончательно, подставил ему своё плечо.
— Почему ты… Почему ты здесь? Ты же после Куликова не собирался за Перекоп… — Рассеянно обронил Крым, когда Каффа пытался усадить его в седло своей лошади. Стойкости Бахчисарая хватило только на то, чтобы удержаться в нём до того, как грек сядет сзади.
— Ты что, забыл? Мы же договаривались, что я поеду по твоим следам в любом случае: выиграешь — тогда моя работа точно понадобится, проиграешь — придётся тащить тебя домой. Сейчас второй случай, не находишь?
Усмехнувшись и тряхнув своими непослушными тёмно-каштановыми волосами, Каффа медленно двинул лошадь на юг. За ней на привязи шёл и конь самого Крыма.
Бахчисарай был спасён, а с ним и всё ханство.
Начало мая 1866 года, г. Бахчисарай.
— Вот так я и остался жив. — На губах Симферополя вновь играла улыбка. — Потом он долго выхаживал меня всякими травами и отварами… А ещё вином. — Он обронил смешок. — Но, главное, он переселил мне часть своих людей[5], помогая мне ещё и как олицетворению…
— Что-то он оказался слишком добрым для работорговца… — Я недоверчиво нахмурился. О том, что Каффа за свои деяния после взятия Крыма поплатился переселением в устье Кальмиуса, я тоже слышал.[6]
— Ха-ха, да нет же. Просто его существование в те годы зависело от меня, поэтому я и был нужен ему живым. — Крым вдруг стал серьёзнее. — Но я рад, что он меня спас… Потому что благодаря этому я смог найти своё счастье. Чего, кстати, желаю и тебе.
— Ты так и не ответил, почему ты здесь. — Напомнил я ему заодно.
— Ах, это. Ну, ты же и сам видел, в каком состоянии находится дворец… Ему нужен весьма серьёзный ремонт… Я делаю всё, что могу.
Словно что-то вспомнив или придумав, татарин вдруг поднялся со своего места.
— Пойдём, я тебе кое-что покажу!
Удивившись такому внезапному порыву и заинтересовавшись, я поспешил за ним.
Мы прошли в сад, а точнее, через него — в фонтанный дворик, названный так, очевидно, по какому-то очень красивому и старинному фонтану, расположенному в нём.
— Около века назад его перенесли сюда из дворца. Я привык к нему не здесь, но не буду судить о том, где он смотрится лучше.
— Это тот самый? — Я напряг память. — «Фонтан слёз», вроде бы?
Я вспомнил, как несколько десятилетий назад читал что-то о нём в работах одного известного на всю империю поэта.
— Да. — Послышалось откуда-то сзади, а уже через пару минут Крым вернулся к гранитному изваянию. — Прошу, не обращай внимания на то, что он сломан… Мне и самому очень жаль, но я просто не смогу его починить…
— Он и так красивый… — Я невольно залюбовался растительными и религиозными узорами, вырезанными на камне, коснулся их рукой.
— А ещё, — Крым опустил в верхнюю чашу фонтана два только что сорванных им цветка розы, белую и красную, — он напоминает мне о том, что я говорил тебе перед этим. За свою любовь надо бороться, и твои усилия не пропадут просто так. У меня ведь получилось, значит получится и у тебя.
Я вздохнул. Мне и правда очень хотелось в это верить.
— Что ж, буду надеяться и двигаться к своей цели. Спасибо тебе.
Развернувшись ко мне, Крым в очередной раз улыбнулся — очаровательно, заразительно и даже как-то по-детски наивно. Это был уже не тот прежний Бахчисарай, которого я так мечтал победить когда-то. Это был Симферополь — новый Крым в теле старого, но, без сомнения, он помнил многое из своего прошлого.
Говорить что-то ещё было излишне, хотя очень и очень хотелось. Но я не стал — урока, преподанного мне в тот день, оказалось более чем достаточным для того, чтобы осознать, что нужно что-то менять.
Я знал, что это будет сложно. Я понимал, что, возможно, могу причинить боль и самому Орлу, но, стоя здесь, в логове моего бывшего врага, в самом его сердце, я окончательно обрёл свою новую жизненную цель.
Крым прав: если кого-то любишь, не стоит опускать руки и отступать, а потому я буду бороться.
Буду. И обрету своё белокурое счастье. Когда-нибудь — точно.
Я улыбнулся этой мысли, и горячий и сухой крымский ветер, будто поддерживая моё новое стремление и играя со мной, швырнул мне в лицо охапку лепестков яблонь, расцветших здесь таким же пышным цветом, как и везде. Вот только они не сравнятся с моей антоновкой. Ну совсем никак. И я в этом полностью уверен.
Сноски:
[1] — В 1866 году курский писатель-крымовед Е.Л. Марков впервые посещает Крым, как он сам пишет в начале своих «Очерков Крыма».
[2] — С начала 17 века Воронеж начинает попытки привлечь на сторону Московского царства донских казаков, поставляя им деньги, еду и оружие. Тогда же для перевозки вниз по Дону он начинает строить корабли.
[3] — После строительства Белгородской засечной черты административное и военное управление было перенесено в Белгород, был создан Белгородский разряд, куда вошли Курск, Орёл, Воронеж, Сумы и Харьков.
[4] — С Орловской губернией связаны такие литературные деятели, как И. С. Тургенев, Н. С. Лесков, И. А. Бунин, А. А. Фет, М. М. Пришвин и другие. А публиковались писатели во времена империи изначально в различных журналах.
[5] — Крымские греки делятся на румеев и урумов. Румеи говорят на языке, близком к греческому, а урумы — это некие греко-татары, говорящие на тюркском языке. По сюжету Гардарики именно они и были отданы Каффой Крыму для восполнения его населения и спасения олицетворения после поражения при Молодях. Есть ещё версия, что урумы — это даже не греки, а те самые готы, которые укрылись под именем греков, а потом усвоили тюркский язык.
[6] - В 1778 году, за пять лет до присоединения Крыма к Российской империи, греки полуострова были переселены в устье Кальмиуса, где недавно основанный город Павловск был переименован в Мариуполь. Там Каффа под новым именем живёт и по сей день, и его греки до сих пор являются третьим по величине народом Донецкой области.