— Я лучше с честью погибну, чем сдамся в плен большевикам! — не слушает меня Фриц.
И тут вдруг Курт вопит: «Турбулентность!» — и резко дает штурвал от себя. Самолет клюет носом, ротенфюрера подкидывает вверх и со всей силы бьет головой об потолок кабины; затем Курт так же резко берет штурвал на себя, Швейффер с не меньшей силой шмякается об пол и теряет сознание.
Наш «Хейнкель» сразу же начинает экстренное снижение, заметив этот маневр, зенитчики прекращают огонь.
В пассажирском отсеке царит паника — ведь большинство бандитов не сидели на своих местах, а бегали по салону с оружием в руках. Наши, пристегнутые к креслам, не пострадали, зато бандиты в результате прыжков самолета просто покатились кубарем, многие получили травмы в виде сильных ушибов и переломов. Кроме того, все они жутко деморализованы: никто не может толком разобраться, что произошло, — всем кажется, что самолет подбит и гибель неминуема; кто-то громко молится, кто-то призывает кару Аллаха на голову втянувшего их в эту передрягу Швейффера.
Выхожу из кабины и пытаюсь убедить бандитов, что подбитый самолет идет на вынужденную посадку, но из-за турбулентности воздуха скачки повторятся в еще более худшем варианте. Во избежание травм всем лучше пристегнуться и оставаться на своих местах. Кроме того, беготня по салону сильно мешает управлять самолетом, а это грозит неминуемой авиакатастрофой! Сочиняю на ходу и нагло вру, но ведь никто из чеченцев не разбирается в авиации: все мои слова принимаются за чистую монету, и вот неудавшиеся террористы уже видят в нас с Куртом чуть ли не единственную надежду на спасение.
Пользуясь паникой, наши быстренько берут инициативу в свои руки и обезоруживают бандитов. Те уже думают не о сопротивлении, а о том, как бы благополучно приземлиться. Всем охота выжить в этой передряге; мы сейчас в одной лодке, и они понимают, что лучше эту лодку не раскачивать.
Я возвращаюсь в кабину, склоняюсь над начинающим приходить в сознание ротенфюрером и на всякий случай крепко связываю его. Мало ли каких пакостей от него можно еще ожидать. Он сидит, прислонившись спиной к стенке кабины, и ошалело вертит башкой; потом до него наконец доходит, что произошло, и от досады нацист начинает громко ругаться.
— Если ты не успокоишься, я выкину тебя на полном ходу! — грозится Нестеренко; он не понимает слов, но улавливает тон. Он хватает Фрица за шиворот и тащит его к люку.
— Серый, не надо так, — неожиданно вступается за Фрица наш фельдфебель. — В конце концов, он просто солдат и до конца выполнял свой долг.
Теперь надо как-то сажать поврежденную машину. У моего друга начинается тихая паника, но она скоро гаснет от сознания того, что самолет продолжает лететь без снижения и четко слушается штурвала. Теоретически он знал, как управляется самолет при посадке, но это требует хороших летных навыков. Но где взять эти пресловутые навыки?! Приходится постигать все на ходу, учиться на собственных ошибках, каждая из которых может стать роковой. Тем временем на востоке занимается рассвет, и Курт вслух радуется, что солнце будет светить с хвоста, и ему будет хорошо видно землю при посадке. Но есть еще одна проблема: теперь надо наблюдать за землей, не выпуская одновременно из поля зрения указатель скорости (обычно это делает второй пилот).
Курт жестом подзывает меня и просит сесть на место второго пилота, чтобы следить за спидометром и высотомером.
— Хорошо, камерад, — киваю я. — Главное, приземлись без происшествий.
Втискиваюсь на место убитого второго пилота, натягиваю на голову шлемофон, осведомляюсь, «который из этих приборов что», Курт тычет пальцем; стараюсь быстренько разобраться в делениях шкалы.
«Хейнкель» закладывает широкий круг: ищем, куда садиться. Вот вроде под нами проплывает большой участок сравнительно ровной земли рядом с какой-то деревушкой. По дымам из труб определяемся с направлением ветра. Разворот в сторону импровизированного аэродрома продолжается очень долго; первый раз Курт промахивается мимо полосы и идет на второй круг, но тут уж ничего не попишешь.
Дав штурвал от себя, Хансен ввел «Хейнкель» в предпосадочную линию снижения.
— Скорость четыреста, высота двести! — кричу я, стараясь перекрыть голосом гул моторов.
— Не вопи так, ты же в наушниках, нажми кнопку на правом роге штурвала и говори. Чтобы слушать меня, отпусти эту кнопку, — отзывается Хансен.