Естественно, возник вопрос о дальнейшей судьбе перевербованных немцев. Кто-то из сотрудников нашей разведки, из отдела по работе с военнопленными, предложил отправить их в советскую разведшколу с целью дальнейшего использования в тылу противника.
— Я знаю, абвер пытается делать то же самое с нашими военнопленными, особенно с кавказцами, — возразил Лагодинский. — Но нужного результата чаще всего не достигает; вспомните хотя бы добровольно перешедшего на нашу сторону чеченца Асу-хана. Я ничего плохого не хочу сказать про Гюнтера и его команду, но они просто морально не готовы воевать против своих. Еще многое должно перевернуться в их мозгах, чтобы они стали настоящими, боевыми антифашистами.
Как раз в это время, в начале февраля 1943 года, полковник Лагодинский встретил одного своего старого знакомого, майора госбезопасности Мазурина. Тот бурно возмущался, что его назначили комендантом лагеря для сдавшихся под Сталинградом немцев. Лагерь этот спешно строился на окраине Астрахани, и первые пленные должны были прибыть туда буквально на днях.
— Я боевой офицер, а меня заставляют возиться с пленными, — ворчал старый чекист. — Кадров для лагеря не дают: у меня элементарно нет нормальных переводчиков! Ну, скажи, Давидыч, как я стану объясняться с этими фрицами, лихоманка их забери!
— Павел Иванович, я дам тебе переводчиков, даже двоих, — оживился Лев Давидович.
— Странно, какой ты щедрый?! Да ведь такие кадры на вес золота! А они хорошо говорят по-немецки? — засомневался будущий комендант. — А то были у меня на фронте хвастуны, вызывались быть толмачами при допросе пленных. А сами, кроме «хенде хох», почти ничего сказать не могли.
— Будь спокоен, мои протеже говорят по-немецки лучше, чем по-русски! — засмеялся Лагодинский. — Особенно второй из них, Курт Хансен.
— Так они сами фрицы, — нахмурился его собеседник. — Ты считаешь, им можно доверять?
— Можно, я ручаюсь за них.
Так судьба Пауля и Курта была решена, им предстояло отправиться в лагерь в качестве переводчиков. «Ну и просто в качестве помощников лагерной администрации; если надо будет, помогут и в медпункте, и на кухне», — заранее обговорил их будущий начальник.
Из рассказа бортрадиста Хансена:
— От этого известия я был просто в шоке! Мне предстояло расстаться с моей любимой Наташей! А как же наша с нею любовь, я ведь жить без нее не смогу?! Но разве пленный — хозяин своей судьбы?
У меня нет никаких прав, даже заикаться о Наташе перед Лагодинским не стоит… как цинично сказал Петров: «Благодари бога, что тебе хотя бы оставили жизнь». Они с Чермоевым были готовы свалить неудачу с поимкой десанта Ланге и угон самолета на нас с Гюнтером, как на козлов отпущения.
Понурив голову, я собирал вещи в свой солдатский ранец. Много ли вещей у военнопленного?! Вот пуховый шарф, заботливо связанный нежными руками Наташи; вот ее фотография с наивной надписью «Пусть наша любовь будет вечной». Прижимаю дорогую фотографию к губам, на глаза наворачиваются слезы: от вечности нашей любви досталось всего несколько месяцев. Пауль молча сидит рядом со мной, я вижу, что он от души сочувствует моему горю, но не находит слов для утешения. Он был поверенным нашей любви; часто, прибежав с очередного свидания с Наташей, я восторженно делился с ним своей радостью: он завидовал мне. А теперь Пауль просто сочувственно вздыхает — ему тоже предстоит разлука с подругой и с тетей Тосей, ставшей ему практически второй матерью.