Дорога была недолгой, и уже через четверть часа жрец-террорист отмыкал ногтем (ключ он, разумеется, второпях не захватил) дверь квартиры на последнем этаже. Как он и ожидал, майор мирно посапывал в гробу. «Что с него взять, с упыря-то», — беззлобно усмехнулся Феликс и принялся готовиться к ритуалу. А он был между тем тяжек и крайне болезнен.
Из специально приобретенного сейфа жрец извлек драгоценную для него шкатулку, вырезанную Хуаном из какого-то священного корня не менее священного индейского древа. Открыв ее, он выбрал самую толстую из игл агавы, в ней хранившихся. Уицилопочтли, беспощадное божество ацтеков, которого он в последние годы главным образом и ублажал, требовал от своих адептов изрядной самоотверженности либо выраженной склонности к мазохизму. Принимал он от них подношения исключительно в виде крови, извлеченной из самых болезненных мест, например, из языка или члена. Так уж повелось с глухих доколумбовых времен.
Можно было, конечно, и уши продырявить. Но, во-первых, этим в данном случае было не отделаться — уж больно серьезным косяком был его беспонтовый полет. А во-вторых, мочки ушей у него были и без того изодраны вдрызг. Язык же ему все-таки мог пригодиться. Короче, Генрих снял штаны и принялся, бормоча заклинания, впадать в транс.
Погружение в него не отняло много времени. И вскоре жрец самозабвенно пронзил свой член. Но вместо волны нестерпимой боли его накрыло длительное виденье. Он парил над городом, ничем не схожим с серой, угрюмой Москвой, да и вообще с любым из виденных им населенных пунктов. Кварталы белоснежных, сияющих под, казалось, незаходящим солнцем домов тянулись к гигантской пирамиде в центре. По прямым и широким улицам мимо голубых прудов двигались смуглые величавые люди. И среди них не было ни одного урода, ни одного даже сколько-нибудь убогого.
В окрестных храмах особо самоотверженные, дабы продемонстрировать богам воинскую свою несгибаемость, строились в шеренги и пронзали в едином порыве с Генрихом свои детородные органы. Сквозь отверстия продевали веревки, которые связывали их в единую цепь посвященных. И он чувствовал, что включен в нее. А с вершины пирамиды между тем низвергался буквально водопад жертвенной крови, в которую все, к ней шествующие, и стремились погрузиться.
Генрих еще глубже вонзил иглу и пронзительно-нечеловеческим голосом запел: «Под небом голубым есть город золотой…»
* * *— Вот ведь пиздабол, прости господи, — не выдержал и возмутился полковник Козлов. Он тоже добрался до дома и сидел в тапочках перед телевизором. Жена укоризненно посмотрела на него, мол, непотребную ругань ребенок может услышать. Но, как всегда, ничего не сказала. Она вообще не разговаривала с мужем с тех пор, как он вернулся на государеву службу, резонно полагая, что в нынешних условиях это было чистым безумием. Однако и не бросала его, непутевого. Отчасти из-за дочери, отчасти потому, что, когда страна катится в пропасть, при мужике все же надежнее.
Козлов ее взгляд понял и тоже, ничего не говоря, выбежал на лестницу покурить. Дом у них был так себе, консьержей не водилось, поэтому стены были исписаны черт-те чем. Но вот надпись «Аллаху акбар» появилась, это уж точно, не далее как вчера и аккурат напротив двери в их холл на четыре квартиры. Но полковник сдержался от бранных слов и неистовых движений. Поднялся выше, открыл окно. Затянулся и медленно выдохнул дым.
Однако как ни пытался отвлечься, все равно продолжал видеть наглую рожу телерепортера, сообщавшего зрителям об очередном беспределе спецслужб, учинивших налет на мирную религиозную общину. В результате варварства и жестокосердия чекистов, по его словам, и сгорел театр «Современник» — некогда мекка московской либеральной интеллигенции. На этой фразе полковник и вспылил.
Дальше, Козлов в этом не сомневался, наверняка в кадре возник сука-депутат, который призвал безотлагательно довести реформу кровавых органов госбезопасности до логического конца, ликвидировав их как наследие страшного прошлого вовсе.
Полковник понимал, что в конечном счете это, похоже, неизбежно. «Контору» и так уже раздербанили почти до основания. Большинство функций передали ментам. «А они, падлы коррумпированные, почему, спрашивается, актеров не эвакуировали? Их ведь теперь задача. Заказ ваххабитский был — точно. К гадалке не ходи…» — с тоской подумал офицер. Но выхода у него нет. Это он давно для себя решил. Полковник Козлов останется на посту до последнего.