И вот теперь их гордый обладатель истекал кровью у ног Козлова и его запыхавшихся товарищей. У них, впрочем, не было времени насладиться совершенством и изысканностью этих драгоценных свидетельств отменного вкуса последнего российского императора. Работо- и боеспособность вертолетного парка интересовала их куда больше. Они, как чекисты немедленно убедились, были хоть куда.
Поэтому, быстро взяв в оборот пилотов, к машинам прилагавшихся, путчисты, недолго думая, взмыли в воздух. И понеслись над так напоминавшей сейчас растревоженный муравейник Москвой. В городе царил форменный хаос. Люди, ошпаренные впавшим в неистовство солнцем, бессмысленно метались по улицам. Большинство зданий послесталинской конструкции были или разрушены, или дали непоправимые трещины.
Помимо потери крова и имущества, людей будоражила и транслируемая по радио (Останкинская башня рухнула, поэтому телевидение не функционировало) информация о событиях загадочных и зловещих. Во-первых, наконец-то пронырливые журналисты пробрались в остававшийся заминированным, но неинтересный уже спецслужбам депутатский спорткомплекс. Несколько десятков папарацци, конечно, подорвались на минах-растяжках, установленных там и сям аккуратным упырем-майором, зато остальные были вознаграждены редким зрелищем. Об ужасе, открывшемся их глазам, журналисты теперь в режиме нон-стоп оповещали сограждан.
Во-вторых, опять-таки представители свободных СМИ, на которых в эту годину безвластия не было вовсе никакой управы, обнаружили на Красной площади не менее сенсационную находку. С вершины Мавзолея на брусчатку стекала зловонная жижа. Это, разумеется, разлагался Берия. Впрочем, так называемая реальность редко совпадает со снами. Поэтому никто сквозь звериный оскал мертвого бегемота не разглядел трагического лика последнего сталинского наркома.
Козлов, идя в атаку на засевших в Кремле врагов и наблюдая всю эту сумятицу, царящую в городе, размышлял: «Ничего, ничего. Уже к вечеру все возьмем под контроль. И с солнцем разберемся, и с ваххабитами, а демократы сами со страху вымрут. Тогда и народ успокоится». Он искренне был убежден, что не бывает на свете чего-либо безвозвратно непоправимого.
Откуда ни возьмись, перед черной винтокрылой машиной возник сверкающий и переливающийся диск. Он явно издевательски преградил Козлову дорогу, не оставляя никакого пространства для маневра. Глава путчистов не успел ни толком возмутиться по этому поводу, ни умудриться проявить какую бы то ни было агрессию в отношении «тарелки». Она сама нанесла упреждающий удар. Тонкий изумрудный луч пронзил вертолет, и тот, мгновенно распавшись на части, рухнул к подножью Кутафьей башни, где окончательно обратился в пепел.
* * *Палач весь день простоял на монастырской стене, погруженный в молитву и созерцание все нарастающего ужаса. Легион за легионом космические демоны входили в плотные слои атмосферы, а затем, рассредоточившись, обрушивались на многострадальную и не менее многогрешную Русь. Бесы свистели вокруг него, как пули у виска, а иной раз и снаряды (попадались весьма крупные экземпляры). Они уже не только вселялись в тела, обитавшие на российских просторах, но и попросту, нередко достигнув твердой почвы, материализовывались и начинали жить вполне самостоятельной чисто бесовской жизнью.
Разумеется, Федор духовным своим видением обозревал не только близлежащие окрестности, но и отдаленные пределы. К тому же в своем восприятии как бы забегал вперед, отчего скорбь его только умножалась. Шутка ли, обнаружить, что демоны вовсю соблазняют вконец от жары и бездомности утративших целомудрие россиянок. А с некоторыми, перспективными с точки зрения произведения сатанински ориентированного потомства, даже вступают в брак.
Палач понимал, что миссия его явно переходит в новую фазу. Теперь бродить по городам и весям, физически истребляя бесоносцев, было малопродуктивно. На всех его попросту не могло хватить. К тому же он не был уверен в своей способности нейтрализовывать чистых, не замутненных соседством с человеческой природой демонов. Однако, каков он, его новый путь, постичь Федору не удавалось. «Возможно, отвлекает нескончаемый бесопад», — решил Палач и, спустившись со стены, уединился в келье.
Там он в скором времени впал в некое пограничное между сном и явью состояние, в котором чаще всего и отыскивал ответы на непосильные человеческому разуму вопросы. Как обычно, время перестало для Федора существовать, да и сам он, его самоосознание как таковое куда-то исчезло. Осталось лишь немое, но дерзновенное вопрошание. И оно было услышано. Через несколько часов что-то начало брезжить.