— Ты меня прости, но нельзя же так реагировать (он чуть было не сказал — ревновать) на письмо фронтового товарища… Это просто мой товарищ. Ты хоть это-то понимаешь теперь?
Анастасия Сергеевна глухо отозвалась:
— Я-то понимаю… А сам-то ты?
И тут вступили на два голоса Верочка и Тюхтин, уговаривая их не валять дурака, помириться, поцеловаться и никогда больше не ссориться. А сосед, видя, что дело идет на лад, махнул рукой и, не попрощавшись, ушел спать.
— Оба вы не правы, — говорил Тюхтин.
— Нет, я считаю, что каждый из вас прав по-своему, — говорила Верочка и удивленно смеялась, уже ничего не понимая, не в силах осознать причину ссоры родителей, все больше запутываясь в своих догадках и разгадках. — Папа! — говорила она. — Ну подойди к маме, обними ее и поцелуй.
Анастасия Сергеевна, чувствуя неловкость положения, первая посмотрела в глаза мужу, и на ее распухшем, безобразном лице родилась очень застенчивая улыбка.
— Ладно, Верочка, — сказала она вяло. — Это уже слишком.
Но ей смешно было не оттого, что их мирили как маленьких, а оттого, что вдруг почувствовала она себя виноватой перед мужем и поняла, что все уже простила ему, хотя ей и самой неясно — что же это все: пощечина, письмо, его смущение, ее слезы? Или же все — это вообще все, что было плохого у них в жизни и что наконец-то переполнило ее неожиданно и обернулось ссорой?
Во всяком случае, она чувствовала себя виноватой: ссора их стала известна дочери, зятю и даже «матросу», на участие которого она уж никак не рассчитывала.
Воркуев, увидя улыбку на лице Настеньки, бросился к ней и стал ее целовать, приговаривая в каком-то восхищенном возмущении:
— Ну, ты дурочка! Ей-богу, дурочка! Довела и себя, и меня, и детей черт знает до чего! Господи! Какая же ты у меня дурочка… Ну поцелуй меня, слышишь? Не потом, а сейчас, сию секунду… Поцелуй и прости…
Когда же она дотронулась губами до его щеки, он сразу присмирел и, с благодарностью посмотрев на нее, оглянулся и, не увидев дочери и зятя в комнате, нежно, как только мог, сказал ей:
— Я не могу без тебя. Понимаешь? Вез тебя я пропаду.
Верочка с мужем оставили «стариков», уйдя на кухню, и неловко молчали, точно прислушивались, как шумит в тишине голубой огонь под чайником, точно это сейчас больше всего остального занимало их. Они так и не сказали друг другу ни слова о том, чему были свидетелями, делая вид, что ничего ровным счетом не произошло, как бы соревнуясь друг с другом в хладнокровии.
— А где мы положим их спать? — спрашивал Тюхтин. — На полу?
— Придется нам, наверное, на полу, на матрасе, а их на кровать. Подай мне чай…
— А где он?
— В шкафчике… Где же еще ему быть?
Оба они чувствовали тягостную неловкость друг перед другом, и каждый из них, томясь в безделье на кухне, не мог никак решиться вернуться в комнату, точно там их ожидало неприятное какое-то зрелище — объятия обезумевших от счастья примирившихся родителей.
— Ты долила воды в чайник?
— Да. Надо еще подождать… пусть настоится покрепче.
Они услышали, как отворилась дверь комнаты и как в прихожую вошли Олег Петрович и Анастасия Сергеевна, о чем-то шепотом переговариваясь.
А через некоторое время они заглянули в кухню уже одетыми и стали прощаться с ними.
— Как?! — воскликнула Верочка. — Вы совсем с ума сошли! Уже два часа ночи.
— Мы на такси, — отвечала ей Анастасия Сергеевна, щуря в улыбке распухшие глаза.
— Мы на такси, — вторил ей Олег Петрович шепотом. — Или пешочком… к рассвету доберемся. — И лицо его расплывалось в блаженной улыбке.
— Это несерьезно, — возражал им Тюхтин. — Вам ведь завтра работать?
— И вам тоже, ложитесь скорее спать, а на нас не сердитесь. Я завтра тебе позвоню на работу, — говорил Воркуев. — И тебе тоже. С утра. Ладно, не ругайте нас, и… мало ли чего не бывает! А девятого мы у вас, как всегда…
И они ушли, осторожно, без стука прикрыв за собою входную дверь.
В эту ночь Верочка никак не могла уснуть, думая о том, что они с Тюхтиным еще ни разу не ссорились всерьез. То ей казалось, что именно так и нужно жить мужу и жене, а то ей как будто бы чего-то не хватало в жизни…
— Ты чего не спишь? — спросил у нее Тюхтин, который только что сладко храпел, но вдруг проснулся в какой-то тревоге.
— Слушай, а почему мы с тобой ни разу не поссорились? — спросила Верочка с бессонной усмешкой.