— Но это будет проблемой янычаров султана, — заметила я.
Он вдруг усмехнулся — остро, быстро и кривовато — и снова расслабился, откинувшись на подушки. Белоснежная простыня, и без того державшаяся на честном слове, сползла почти до пояса, занятно контрастируя со смуглой кожей.
— Это будет всеобщей проблемой, — возразил он и оперся на локоть. — Люди — создания стайные; если кто-то наглядно продемонстрирует, что можно нарушить закон, хорошо на этом нажиться и убраться восвояси, оставив янычаров ни с чем, то у него очень быстро появятся последователи, и постепенно их будет становиться все больше. Не обязательно именно в работорговле. Если закон слаб, то зачем ему следовать? — он пожал свободным плечом. — А я чрезвычайно ленив, Аиза, и терпеть не могу делать лишнюю работу, не говоря уже о том, чтобы доказывать какому-нибудь преступному сброду, что моему слову надлежит повиноваться. Да, я всего лишь один из градоправителей, а не султан, но незаконная работорговля процветает здесь, на моей земле, в Старом городе, и если ее не пресечь немедленно, то брожение нравов тоже начнет распространение отсюда. Мне проще вмешаться сейчас, нежели дожидаться чьих-то успехов, которые могут изрядно запоздать. В конце концов, речь идет не о мелком воровстве на ярмарочной площади, а о попытке очернить султана и заставить наших новых союзников сомневаться в твердости его слова. После затяжной войны этого допускать никак нельзя, потому что сейчас никто не поручится, что мы выстоим в следующем конфликте.
Это объяснение пришлось проглотить; я еще помнила ощущение беспомощной паники, когда наступление Свободных княжеств накатывало на империю штормовой волной, погребая под собой город за городом, и не докатилась до нас только благодаря пустыне. Если увеличение числа преступников, нарушивших запрет султана, может привести к чему-то подобному, то я уж как-нибудь перетерплю несколько дней взаперти.
— Надеюсь, ты понимаешь, что я не могу позволить чорваджи-баши выкупить тебя, — продолжил Рашед-тайфа. — Слишком много людей видели, как ты вошла в мои покои и провела здесь вечер; слуги будут считать тебя моей наложницей, и, если я вздумаю продать тебя так скоро, заподозрят неладное — а там уже пересуды не остановит ничто.
Я поджала губы и выпустила из пальцев скомканный подол. Это я прекрасно понимала и сама — и отчего-то не могла отделаться от мысли, что тайфа вполне мог обставить эту беседу совсем по-другому. Отправить меня к прислужницам, например, а потом велеть прислать меня для уборки в каком-нибудь кабинете, где по случайному стечению обстоятельств оказался бы Нисаль-ага, а то и сам господин… да мало ли вариантов?
Но спрашивать об этом я поостереглась. У него наверняка нашлось бы какое-нибудь оскорбительно логичное объяснение и для того, чтобы сделать из меня постельную игрушку, а мне совершенно не хотелось портить отношения с человеком, который фактически пообещал Малиху блестящее будущее — то, что не могла дать я.
— Понятно, — коротко отозвалась я. — Могу я быть свободна?
— Нет, — невозмутимо ответил Рашед-тайфа и фыркнул, как невоспитанный жеребец. — Но ты можешь уйти к себе. Я отдам распоряжение, чтобы тебе подготовили комнату.
Я недоверчиво выгнула бровь, но возражать не стала.
Прим. авт.:
Дастархан — невысокий сервированный стол либо скатерть.
Глава 3.1. Скрытые мотивы
Берегись, чтобы твой язык не отрезал твою голову!
— арабская пословица
Отчим часто повторял, что спокойствие — это волшебная сила, расставляющая все по своим местам.
Если ты спокоен, то для тебя не составит труда правильно расставить приоритеты, выработать порядок действий и планомерно двигаться к цели, пока не достигнешь желаемого. Спокойствие очищает разум и делает мир вокруг проще и яснее.
Мой разум, следовало признать, нуждался не просто в очищении, а в генеральной уборке. Здравого смысла хватило разве что на то, чтобы молча проследовать за хмурой заспанной Лин на женскую половину дворца и придержать при себе комментарии, когда я обнаружила, что гарем, несмотря на поздний (или уже ранний?) час, вовсе не спит.