Корней неуверенно негодовал:
— Какие там волки! Первый раз, что ли, он на чунках-то бегает? Прихворнул где-нибудь по дороге. Не явится завтра — сам побегу.
Я верил в отвагу и ловкость Балберки и был убеждён, что он жив и ему не страшны никакие опасности.
— Чтобы Балберка сплоховал — и думки у меня нет! — горячо запротестовал я.
— Верить товарищу надо — этим дружба держится, — поучительно сказал Карп Ильич, но в глазах его темнело угрюмое беспокойство. — А полагаться на одну веру нельзя. Дружба заботой да подмогой крепка. На розыски надо бежать. Управляющий злобится, а верхового не послал. Лошадь-то пожалел, а о человеке не подумал.
— Не прибудет завтра — стрелой полечу, — повторил Корней, набивая трубочку.
— Ну, а ты с какими вестями прибежал? — спросил Карп Ильич и нехотя улыбнулся.
— Резалки сюда к вам идут: Прасковея с мамой и ещё две… — торопливо ответил я. — За подмогой к вам. Подрядчица и контора совсем их замаяли.
— Что же, это общее дело, помогать надо, — согласился Карп Ильич и задумался. — Только с умом надо, без ножей да без булги.
Я обиделся за наших женщин и заспорил:
— Это не резалки на булгу-то идут, а подрядчица бушует.
Корней, попыхивая трубочкой, поддержал меня:
— Это у неё в привычке: разбойница, собака. Она с полицией заодно: и правого, и виноватого умеет в капкан загнать. Григорья-то с девчонкой она затравила.
В казарму вошли наши женщины и весело поздоровались, а Галя негодующе крикнула:
— Ну и коптильня у вас, мужчины! Не продохнёшь. Не я у вас хозяйка, а то бы живо к рукам прибрала.
Кто-то приветливо крикнул ей:
— Очень даже рады такой раскрасавице!
Прасковея прошла на середину казармы и проникновенно проговорила:
— Мы, ребята, к вам с докукой пришли. Помогайте! Да и вы одинако с нами страдаете. Вычеты замучили, а сейчас не платят и за безработицу. Ведь не по нашей вине: пожар-то не мы устроили. Да и больных голодом морят. Пойдёмте с вами в контору: надо своего добиваться.
В казарме стало глухо и тягостно. Кто-то закряхтел, кто-то вздохнул и невнятно забормотал, гармония захлебнулась и замолкла. Только лохматый картёжник прохрипел, выпучив глаза на женщин:
— А в полицию да под арапник кто пойдёт?
Галя насмешливо отрубила:
— Трусы да наушники.
— Это кто — трусы да наушники?
— Те, кто в полицию пойдут.
Прасковея оборвала Галю:
— Не дури, Галка! Мы не для шуток пришли.
Олёна обиженно пробурчала:
— Им и горя мало. Они вон в карты играют.
Кто-то из картёжников засмеялся.
— Садитесь — и для вас место найдётся. По копейке на кон.
Мать шагнула вперёд и с сияющей надеждой в глазах и задушевной почтительностью проговорила по-деревенски певуче:
— А я уж к тебе, Карп Ильич, и к тебе, Корней… Поддержите нас. Сообча бы надо — всем трудно. Вы оба всякие беды испытали. Век не забуду, как вы меня приветили. И сейчас души своей не убьёте.
Её приятный и сердечный голос, должно быть, всем понравился: на неё с любопытством уставились многие рабочие, а картёжники даже прервали игру. Карп Ильич подтолкнул Корнея, и они встали с нар. Корней сдержанно улыбался, а Карп Ильич по-отцовски проговорил ей на ходу:
— Вот ты какая стала, Настенька! Пришла на баржу робкая, словно в полон тебя взяли, а сейчас в драчуньях ходишь. Подружки-то у тебя хожалые. Это хорошо: смелым везде дорога. Верно, обчее наше дело. За правду и голову сложить не жалко. Я пойду с вами… и Корней не откажется: нас ведь с ним разлучит только могила.
Он оглядел все нары, повернулся к игрокам и внушительно поднял палец.
— Так-то, друзья-товарищи. Мы, рыбаки, народ гордый: честью своей дорожим. А кто из вас шкуру свою лижет, лежите и не шевелитесь, только бороды спрячьте, чтобы не совестно было.
Лохматый картёжник ударил по столу ладонью, смахнул карты и медяки на пол и тяжело поднялся со скамьи.
— Это кто же, Карп, шкуру свою лижет? Ты, голова, говори-говори, да думай. Не срами морскую нашу казарму.
Карп Ильич сурово смерил его с ног до головы и очень спокойно, не сводя с него глаз, ответил:
— Да вот хоть ты, Левонтий, а с тобой, должно, и твои картёжники. Кто о полиции да об арапниках вспомнил? Штормы не боишься, а перед арапниками оробел. Кто же, выходит, морскую команду срамит?
И Карп Ильич укорительно усмехнулся, а Корней повернулся к игрокам спиной. Левонтий засопел и вылез из-за скамьи.