Просьба, значит.
Он открывает рот, чтобы доходчиво объяснить Хэ Тяню, что он думает о его просьбах и замашках контролёра, и куда он может эти замашки засунуть, но Хэ Тянь сжимает губы, делает шаг ближе. Загораживает собой весь парк — или это так кажется. В Рыжем вспыхивает иррациональное желание выставить перед собой руки — но он его душит. Раздельно произносит:
— У меня планы.
— Клетка никуда не денется, — говорит Хэ Тянь спокойно, но что-то в этом голосе давит прессаком. — Езжай сегодня домой.
Рыжий несколько секунд смотрит в тёмные глаза. Качает головой и кривит губы.
— Ты, мажорчик, много о себе возомнил, — выплевывает негромко.
Хэ Тянь не моргает. Смотрит, считывает. Ебучий сканер.
— Свали уже отсюда. Я на работу опаздываю. Задерживаешь.
С этим деревянным выражением лица ему хочется врезать — ощущение знакомое, почти приятное, потому что отдаёт тем временем, когда у них всё ещё было… просто.
А Хэ Тянь словно считает в уме. Когда досчитывает до десяти, моргает. Кивает себе. Словно задачку решил, и оказалась она разочаровывающе лёгкой.
Делает шаг назад.
— Удачного дня, — говорит уже через плечо.
И голос не меняется, застрял в сраной фазе «как скажешь». Как будто не раздуплялся после целого дня коматозного отморожения.
Рыжий стоит, как дебил, с незажжённой сигаретой, и смотрит: Хэ Тянь, не оборачиваясь, идёт в сторону ступенек. Спускается вниз и шагает к остановке. На переходе для него притормаживает такси, пропускает, уступает дорогу. Привычная картина: мир уступает Хэ Тяню, только — какая жалость, — сегодня ему на это поебать. Он как будто вообще не здесь.
Рыжий ругается сквозь зубы, сминает сигарету в руке, кривится. Всё равно, блядь, покурить теперь не успеет.
Рваным движением выбрасывает её в ближайшую урну и лезет в карман за мобильным. Чжо уже года два на пятёрке быстрого набора.
Иногда устаёшь просто так, с нихуя. Как будто бежал очень долго, а дорога не заканчивалась, она была бесконечной. Он как муравей — идёт по заданному пути, но слишком поздно понимает, что приближается к скоростному шоссе. Видит машины и слышит рёв, но не сворачивает. Просто не может свернуть.
Всё, что он может, — идти по заданному пути.
В «Тао-Тао» попался какой-то мудак, вынес мозг, выгреб чаевые до монеты. Чжо тоже вылил на Рыжего приличный таз говна. Рыжему, конечно, плевать, но бой отменять за шесть часов до боя — так было нельзя, Чжо можно понять. Мать осталась на ночную — уговоры были до одного места. Пейджи мягкая, добрая, сочувствующая, но упрямая до ужаса — этим Рыжий пошел в неё. Спорить с ней, если уж она решила чего — гиблый номер.
И дом встречает темнотой.
Немного пахнет заваренным перед уходом чаем, но запах почти выветрился. Немного тянет чистым бельем. Немного — средством для мытья посуды.
Всё. Больше ничего нет.
Очертания мебели неживые и размытые в темноте.
Рыжий бездумно открывает окна, стаскивает с плеч мастёрку, вешает на крючок. Свет не включает, только лампу на чайном столике — старую, с покосившимся абажуром, её ещё отец покупал. Тысячу лет назад. Тени от света скачут — дом немного оживает.
Рыжий стеклянным взглядом скользит по гостиной, прислушивается к ноющей глотке и думает: что ты делаешь?
Что ты позволяешь с собой делать?
Кому ты это позволяешь?
В горле жмёт, появляется желание выйти во двор и завыть на луну. Только вот луны не видно — одни тучи, давят на горящие фонари, прессуют тяжёлым запахом находящего дождя. Рыжий опускает голову, зарывается руками в волосы, сидит так, слушает гудение крови в ушах.
Я устал, думает он. Просто пиздец, как устал.
И даже не думает, что проебал нехилую сумму за пропущенный бой — выигрыш был у него в кармане ещё вчера, когда Чжо сообщил, что соперником будет один ебанат из соседнего района. Так, ни о чём — дерётся ради драки. Слишком любит делать больно. Таких обычно уложить — дело пары минут, они выдыхаются за первые пять махов, в которые вкладывают всю свою дурь.
Он сидит так минут пятнадцать, потом — думает, показалось, но нет, по гравийной дорожке действительно кто-то проходит, и — в дверь стучат. Одновременно с этим дождь начинает тяжело стучать по открытым окнам.
Рыжий поднимает голову, поднимается сам. На ходу включает в прихожей свет, уже почти испытывает облегчение: неужто мать передумала оставаться на переработку? Только вот это не мать.
Хэ Тянь стоит на последней ступеньке узкой веранды, а дождь за его спиной уже плотной стеной поливает тёмный двор.