Вспоминает, с какой яростью отвечал Хэ Тяню — а он, блядь, отвечал! Вцепился в его влажные волосы, сжимал их в кулаке так, что пальцы онемели за несколько секунд, и, широко открыв рот, позволял своему языку сталкиваться с языком Хэ Тяня — это была отвратительная, пошлая, грязная лизня. От неё подгибались колени. От неё заходилось сердце. От неё хотелось только ещё: отвратительнее, пошлее, грязнее. Хотелось сильнее, больнее — но не ударить.
Хотелось заставить его застонать, судорожно выдыхать — ещё и ещё — но не от боли.
— Мне пора на работу, — произносит голос Пейджи, и Рыжий вздрагивает.
У него сводит челюсть, потому что он чувствует, как щёки заливает кровью. Поднимает глаза, смотрит затравленно. Говорит:
— Я провожу.
— Всё в порядке, я вчера хорошо отдохнула, — отвечает она с улыбкой и поднимается из-за стола. Отставляет чашку в раковину. Когда только чай выпить успела?.. — Не переживай. Лучше поспи немного. Ты сегодня такой… загадочный.
Блин.
Чёрт! Очнись, твою мать. Ты на какой планете?
Рыжий заставляет себя поднять башку и вернуться в реальное время. Встретить тёплый взгляд Пейджи. Спросить торопливо:
— Ты выпила таблетки?
Потому что это важно. Куда важнее дебильных мыслей.
— Конечно. — Пейджи с нежной улыбкой треплет его по волосам и выходит из кухни.
— Позвони с работы! — бросает Рыжий ей вслед.
Она со смехом кричит уже из прихожей:
— Ты неисправим!
Рыжий сухо сглатывает и сильнее сжимает чашку остывшего чая.
Думает: нет.
Он смотрит через плечо на пустую гостиную и думает: нет, мам. Я, блядь, неисправен.
…Хэ Тянь смотрит пьяно, как будто в нём течёт не кровь, а несколько литров чистого спирта. У него чёрные, бесконечно чёрные глаза, как бывает всегда, когда расстояния между лицами практически нет. Рыжий чувствует дыхание на своих губах и впервые не ощущает желания отвернуться.
Один-единственный раз. Один раз ведь можно, так? Такие ведь правила в этом их пидорском сообществе: один раз — не пидорас?
Тем более никто, совсем никто этого не видит. Ни одна сука не заглядывает в окно и не пыхтит у замочной скважины. Никто не осудит, никто не узнает.
Всему виной это сраное место. Эта студия… она словно жрёт их, питается ими. Скоро не останется ни Рыжего, ни Хэ Тяня — только обглоданные кости и спущенные тормоза.
Здесь какой-то ебучий бермудский треугольник. Здесь Рыжий теряется — и это не хорошо. Это опасно.
Хэ Тянь слегка отстраняется — по крайней мере, перестаёт касаться кончиком носа переносицы Рыжего, — скользит взглядом вниз, едва ощутимо проводит подушечкой пальца по корочке затянувшейся раны в углу рта. Кажется, что он может сейчас спросить что угодно.
Что на тебя нашло? Какого хрена? Что это было?
Но он спрашивает:
— Больно?
И Рыжего пробирает от его голоса. Глухой и хриплый. Только сейчас понимает: да, действительно, корка лопнула. Болит, печёт. Но настолько насрать на боль ему не было уже очень давно.
Нужно было ещё шире пасть распахивать, — глумится какой-то придурок внутри него. Тут бы и целый рот треснул.
Хэ Тянь ждёт, так что Рыжий коротко отвечает:
— Нет.
И пытается отвернуться, но Хэ Тянь ловит за шею, притягивает обратно.
Всё, пиздец, обречённо думает Рыжий. Он ведь теперь не отпустит.
И он действительно не отпускает. Приходится упереться сжатой рукой ему в грудину — под кулаком быстро колотится сердце. Хэ Тянь будто обдолбан: у него плывущий взгляд и очень горячие, сухие ладони. Улыбка, отдающая дурниной. Мудаческие черти в глазах. Подсыхающие волосы падают на лоб. Появляется иррациональное желание их убрать, завести назад, но Рыжий только сильнее сжимает пальцы.
— Ну и? — говорит с деланным раздражением. — Дальше что?
— Дальше… — Хэ Тянь облизывает губы, задумчиво щурит глаза, скользит взглядом по кухне. — Салат заправишь. Приберёшься тут.
Рыжий резко отстраняется:
— Да ты охуел, что ли?
Но Хэ Тянь смеётся, и Рыжий понимает — всё.
Ему, Рыжему, жопа. Он, блядь, пропал. Потому что зубы у Хэ Тяня, как у здоровой, породистой псины — ровные и крепкие, со скошенными клыками, и улыбка у него идеальная, с острыми, глубокими ямочками, какая бывает только у мажоров, и теперь становится ясно, почему у каждой тёлочки в школе шлюпка протекает каждый раз, когда Хэ Тянь одаривает их этим восьмым чудом света в лицо, будто курок спускает. Улыбнулся — и снёс башку, как из двустволки. Вокруг него мир сраных Куртов Кобейнов.
Но тут такое дело — Рыжий подыхать не хочет. По крайней мере, не так.