— Что у тебя в башке творится, а? — наконец спрашивает Хэ Тянь.
И правда, — думает Рыжий. — Что?
Хочет сказать что-то злое, обидное, но молча поднимается, забрасывает бумажный ком в дальнюю урну. Попадает в обод. Ком отбивается, падает внутрь. Крошечное, еле заметное чувство триумфа стирается в ту же секунду аномальным бессилием. Кажется, что кости сейчас подломятся и он просто рухнет — останется здесь валяться рядом со сломанным манекеном. Вот так же — без ноги и с облупившейся, облетевшей кожей.
— Мне работать пора.
Рыжий держит лицо. Для него это важно. Молча роется в кармане штанов, достаёт пару мятых юаней. Пересчитывает. Мало. Лезет во второй — там мелочь. Вываливает всё на стол — монеты катятся и со звоном падают на асфальт.
— На. Остальное завтра верну. Щас голяк.
А потом проходит мимо, не глядя, и дёргает на себя дверь. Но широкая рука мягко припечатывает дверь обратно — прямо у Рыжего перед носом. Спину обдаёт теплом. Рыжий тупо смотрит на длинные, аккуратные пальцы. Думает отстраненно: ему бы на скрипке лабать. Или на пианино.
Потом его цепляют за локоть и разворачивают. Он не собирается прижиматься спиной к двери, но прижимается, потому что иначе Хэ Тянь окажется слишком близко. Это то расстояние, когда тревожная лампочка в голове начинает мигать. Следующая стадия — когда она отключается. До этой стадии ещё сантиметров десять. Может, восемь.
— Что ж тебя так носит из крайности в крайность? — спрашивает Хэ Тянь.
— Никуда меня не носит.
— Вчера ты один, сегодня ты другой. Составь мне график, чтобы я знал, как себя вести, идёт?
Рыжий молчит. А что тут скажешь? У него даже сил нет говорить. Он просто заебался. Устал. Выдохся.
— Нафига мне твой Трип?
В груди поднимается.
— Он не мой Трип, — привычно огрызается Рыжий спасительной яростью. — Не я ж ему подмигиваю и не я на него таращусь, как на, блядь, не знаю, как на сладкое.
— На сладкое, — слишком серьёзно повторяет Хэ Тянь и зачем-то понимающе кивает головой. Как врач, который понял диагноз ещё перед осмотром. У него очень странное выражение лица.
— У него девка есть, понял? Полезешь к нему — он башку тебе проколотит. Отвечаю. И я добавлю ещё. Потому что нехуй лезть со своей пидорасней к моим знакомым. И ко мне! — резко добавляет он.
У Хэ Тяня очень сильно напряжен лоб и губы, и мышцы лица, и крылья носа — это становится заметно. Как будто… как будто он еле сдерживается, чтоб не заржать.
— Жаль, — говорит очень тихо, слегка дрогнувшим голосом, — а я думал, ты мне дашь его номерок.
Рыжий ушам своим не верит. Таращится на него, как на дебила. Потом замечает, как появляются привычные морщинки в углах его глаз. Ещё до того, как угол рта ползет вверх.
Вот говно.
Он с силой толкает Хэ Тяня в плечи.
— Ты мудак?
Хэ Тянь не делает шаг назад — наоборот. Подаётся вперёд.
Обхватывает пальцами горящее лицо и шепчет в самые губы:
— Да.
И тревожная лампочка в голове гаснет.
Хэ Тянь целуется, как будто Рыжий девка.
То, что Рыжий с ходу отвечает, как-то не задерживается в памяти. Это как-то проскальзывает мимо. Пролетает, как комета — яростно горит по пути к поверхности земли. Комета, которая не погаснет — на полном ходу влетит в Ханчжоу, и мир, наконец, исчезнет. Прям как слова. Каждое из злых, жгущих глотку слов. Каждая мысль.
Горит всё. Исчезает — всё.
Хэ Тянь лижет его, одержимо впивается в рот. В поцелуе столько языка, что Рыжий теряется в собственной башке. Он не думает.
Открывает рот, встречает этот язык — губы то яростно пружинят, то расслабляются, и тогда — получается глубоко, по-настоящему, как будто Хэ Тянь пытается попробовать на вкус его сердце, которое прямо сейчас гладит всей своей ладонью, цепляясь пальцами за плоские пуговицы канареечной футболки.
Ладонь у Хэ Тяня горячая, и, когда она широко скользит по грудной клетке — вверх, — сильно сжимает плечо, сминая ткань, Рыжий понимает, что отрывается спиной от двери, чтобы в ту же секунду быть с силой припечатанным обратно. Чтобы удариться лопатками и затылком, почувствовать это животное рядом с собой, почти на себе: он прижимается, скользит по телу вверх, трётся, горячо выдыхает приоткрытым ртом прямо в ухо. Плывёт. Рушится. Едет своей дурной головой. Прижимается губами к своду челюсти, кусает натянутую на желваках кожу, и, блядь, эти зубы. Рыжий слышит судорожное шипение и понимает: шипит он сам.
Хэ Тянь, вроде, говорит что-то осмысленное. Что-то типа: «вот блядь» или «ты меня убиваешь». Или «ты же меня убьёшь». Он говорит что-то. Очень сбито и хрипло.