Ничего удивительного.
Рыжий на секунду останавливается перед зеркалом в прихожей, давит в себе желание прижаться лбом к холодной поверхности и приложиться, сильно: раз или два, или три. Чтобы отражение пошло трещинами. Но нет. Он спокоен. В нём штиль.
Нужно просто собраться с силами, подготовиться ко встрече с неуёмной энергией Йонга, с искренней радостью Ван, с ровным, нежным теплом, которое исходит из неё мягкими волнами, всегда. Даже когда она расстроена.
Почему они вообще вместе на этой вечеринке?
Думая об этом, он поворачивает ручку, открывает дверь и застывает. А в следующую секунду все внутренности обрываются. Словно кто-то замахнулся и оттяпал от Рыжего половину, и теперь он пустой — стоит, осыпается своими потрохами прямо на пол своей прихожей.
Прямо на старый, выстиранный коврик.
Он рывком дёргает ручку двери на себя — закрой, закрой, закрой, — но Хэ Тянь успевает подставить ногу. Берётся за створку, открывает дверь рывком, на себя, так, что приходится выпустить — она сама выскальзывает из пальцев — ручку.
— Стой. — Он бы не узнал голос Хэ Тяня.
Низкий, хриплый, севший. Как будто четыре часа назад не он спокойно растягивал слова. Не он говорил «уборки не будет». Не он смотрел, как на дерьма кусок, прилипший к ботинку за пару тысяч.
Рыжий делает вдох, второй. Рыжий больше не повторяет «я спокоен». Рыжий сжимает пальцы руки в кулак.
И штиль… штиль накрывает ебаным торнадо.
— Стой? — выдыхает он. Делает шаг, рывок — вперёд, — с силой пихает его в плечи. — Стой?!
— Гуань…
От удара хрустит что-то в костяшках пальцев.
Руку прорезает болью до самого локтя, как будто прутом железным приложились. Запястье в огне — неподготовленный, непродуманный удар.
Хэ Тянь удерживается на ногах, только слегка сгибается, отвернув башку, подавшись вперёд интуитивно, чтобы не изгваздать свой бежевый свитер, потому что с лица тут же начинает капать. Густым, ярким. Он поднимает руку, прикасается к носу кончиками пальцев. Рыжий натурально задыхается, глядя, как кровь отпечатывается на светлой коже, оставляет дорожку капель внизу.
Это первый удар за много лет, от которого рука раскалывается, но Рыжему хочется продолжить. В нём желание добить, такое огромное, что от него становится страшно.
Страшно, что сюда сейчас выйдет мать, и увидит, как Рыжий отрывает Хэ Тяню башку и футболит её за соседский забор. Страшно, что если не добьёт, это уёбище оживёт, воскреснет, снова сделает настолько больно, что отключит всё внутри. Как сраная гидра: отрубил одну голову — вырастает две, поэтому единственный вариант — выдрать её чёрное сердце.
Рыжий рывком закрывает дверь, не отрывая взгляд от мажорчика.
А Хэ Тянь не поднимает голову. Он не смотрит в глаза. Таращится вниз, в пол веранды, сухо сглатывает. Поднимает испачканную руку, брезгливо стряхивает кровь куда-то за ступеньки.
Сплёвывает бурым — туда же. На гравийную дорожку.
Проводит другой рукой по волосам, заводит их назад, медленно выпрямляется.
Хэ Тянь и его ебучие привычки. Рыжий ненавидит каждую, как будто каждая только что превратилась в сверло и с рёвом прогрызает дыры в его черепе. Добирается до мозга.
Тишина висит звенящая. Здесь всё ещё остро пахнет дождём. Хэ Тянь говорит глухо:
— Можешь ещё добавить.
— Завали ебало, — хрипит Рыжий. — Мне похую, нахрена ты здесь. Щас ты разворачиваешься и валишь. Навсегда, понял?
— Хорошо.
Рыжий даже застывает на секунду. Не успевает проконтролировать своё выражение лица — удивление слишком явное. На мгновение даже перекрывает злость. Вот так? Так просто?
И Хэ Тянь повторяет:
— Хорошо, я свалю. Но мы должны поговорить.
Да сука.
— Нет никаких «мы»! — орёт Рыжий.
У него ломается голос, как будто ему снова четырнадцать. Он почти чувствует, как удавкой затягивается на шее поводок, так сильно хочется подойти и вмазать ещё раз, но он заставляет себя стоять и не двигаться с места.
— Я не хочу, чтобы ты приближался к моему дому. Я не хочу, чтобы ты говорил с моей матерью. Исчезни! Исчезни, блядь! Я тыщу раз тебя просил! Какого хера тебя принесло?
Хэ Тяня прибивает каждым словом. Каждое слово отдаётся глухой вспышкой у него в глазах.
Он шмыгает разбитым носом. Облизывает кровь с губ, но меньше её не становится. Поворачивает голову, смотрит в сторону, кивает чему-то в своей голове, усмехается мёртвой, ломаной усмешкой.
— То есть объясниться не дашь?
— Нахуя мне твои объяснения? Нахуя мне ты, а? Одни проблемы от тебя. Одни, блядь, проблемы, понял?