Замятня остановился в волнении, чувствуя, как в государевом шатре все замерли, с лица сменились и громко дышат, будто духа им не хватает. Передохнул и Замятня и заговорил дрожащим голосом:
– «Помог нам Господь! Один за другим полки их спины к нам оборачивать стали. Мы же, с татарами соединясь, гнали их верст двенадцать. Сулиц наших боясь и сабель татарских, бросали доспехи свои новгородцы и, яко пьяни, либо безумни, гнали по воле коней своих. Много избито было, конями потоптано, в Шелони потоплено. Мыслю, боле десяти тысяч изгибло. Многих же лучших людей, а простых того боле, полонили – коло двух тысяч всех-то, что живых руками поимали…»
Загудели в шатре все радостным гулом, закрестились, восклицая:
– Помог Господь!
– Слава Богу и святым угодникам нашим…
Государь сделал знак, и все смолкли. Он встал со скамьи, и, крестясь на образ у походного знамени, взволнованно произнес:
– Благодарю тя, Господи, за милость Твою! Церковь святого апостола Акилы обещаюсь на Москве поставити. Дай же, Господи, здравия и сил рабам Твоим Даниле и Федору, воеводам храбрым, и всем воям их преславным. – Успокоившись, но брови нахмурив, спросил он вестника: – Кто же из лучших поиманы?
– Из главных воевод, государь, поиманы Василий Казимир, Митрий Борецкий.
– Покарал Господь злодеев! – крикнул князь Юрий Васильевич, и со всех сторон послышалось:
– Поделом ворам и мука будет!
– Наиглавные из господы злодеи.
– Судить их без милости…
Иван Васильевич досадливо тряхнул головой, все замолчали, а Замятня продолжал:
– Поиманы еще Козьма Григорьев, Яков Федоров, братья Матвей Селезнев и Василий Селезнев-Губа, племянники Василья Казимира – Павел Телятьев и Козьма Грузов, Киприян Арзубьев, Еремей Сухощек, все золотые пояса из господы. Много еще житьих людей, купцов, а наиболее из меньших поимано.
– Где ж главные-то злодеи? – спросил великий князь.
– В Русе, за приставы, в железы окованы.
Замятня достал из-за пазухи сверток, в тряпицу обернутый. Вынув из нее грамоту, он подал ее великому князю:
– Сие есть новгородская докончальная грамота с королем Казимиром.
– Дай, – поспешно прервал вестника Иван Васильевич.
Дрожащими руками схватив бумагу и бросив острый взгляд дьяку Бородатому, он молвил:
– Разумеешь?
– Разумею, государь. Сие…
Но государь не дал ему кончить и воскликнул:
– Грамота – наиглавная наша победа! Где ее взяли?
– В кошевом вьюке нашли, а князь Данила Митрич враз уразумел. Сие велел тобе, государь, предоставить, а прочие грамоты и списки у собя хранит для дьяков твоих.
– Добре, разумно все изделано, – похвалил Иван Васильевич, – и ты, как звать тобя?
– Иван, Васильев сын…
– Ну, спасибо и тобе, тезка мой. Добре все исполнил.
Государь протянул милостиво руку Замятне, а тот почтительно поцеловал ее.
– Саввушка, – продолжал государь, – отведи Ивана Васильевича к страже моей в шатер. Пусть примут, яко гостя, накормят, напоят и отдохнуть уложат. Ты же, Иван Васильич, утре с нами пировать будешь, а каково князю Даниле повеление будет – князь Юрий Васильич тобе скажет.
В ответ Замятня низко поклонился и молвил:
– Тут еще, государь, привезен нами из господы один. Он грамоту писал.
– Сей же часец его привести сюды! – сказал государь, обращаясь к своей страже.
Герасим Саввич Козьмин, старый посадник лет пятидесяти, звеня железами на ногах, окруженный княжой стражей, гордо и дерзко вошел в шатер государя.
Крестясь на икону, он громко произнес:
– Господи, помоги ми среди ворогов наших.
Никому не поклонившись, встал он молча и смело, взглянул на государя, но, встретив грозный взгляд его, смутился и побледнел.