В это время Антонио Джислярди, оглянувшись, заметил, что доминиканец приближается к ним. Он прервал речь Ивана Фрязина и пробормотал вполголоса:
– Любезный дядюшка, вспомни, как говорят наши мужики: «В закрытый рот муха не влетит». Ты же так рот разинул, что не только муха влетит, а и целая ехидна вползет…
Иван Фрязин смолк и, покосившись назад, шепнул:
– Совсем забыл о «псе господнем»…[28]
Пришпорив слегка коня, он ближе подъехал к москвичам и, указывая им на каменные стены с зубцами и башнями, из-за которых виднелись красные черепичные скаты высоких крыш с узкими и длинными дымовыми трубами, весело крикнул:
– Вот и град Сиена! В середине же града, как гора, возвышается к небу Сиенский собор.[29] Двести лет его строили многие знаменитые зодчие, а иконы писали и стенную роспись творили славные живописцы. Камнерезцы же и златокузнецы богато его изукрасили мрамором, сребром и златом.
– Полагаю, весьма велик собор-то, – заметил Беззубцев.
– У него три нефа,[30] – продолжал Иван Фрязин, видя, как доминиканец уже вступил в беседу с его племянником. – Длина же сих нефов – сорок четыре сажени, а ширина – двенадцать с четвертью.
Московские бояре подивились сему строению, но показалось оно им слишком затейливым. Все из тонких башен с подпорами каменными со всех сторон.
– Что-то и на церковь не похоже, – молвил Беззубцев.
– Наши храмы-то лучше! – горячо воскликнул дьяк Мамырев. – В наших-то все кругло, спокойно, молитвенно, а тут все торчмя торчит, беспокоит все!
– Истинно так, – согласился Шубин, – какая тут молитва…
С такими речами въехали они в главные ворота града Сиены и направились к площади, где находится ратуша.
– Град сей вельми занятен, – продолжал Фрязин, – токмо гостить в нем мы долго не будем. Грамотку кардинала Виссариона градскому совету передадим да испросим место для ночлега. Утре же отъедем в Рим.
Двадцать третьего мая тысяча четыреста семьдесят второго года в жаркое, ясное утро посольство московское, пересекая поля Кампаньи, медленно приближалось к Риму, когда-то стоявшему во главе всего христианства.
– Вот он каков, град-то великий, – молвил задумчиво боярин Беззубцев, – а впал в ересь, и покарал его Господь: пал он от руки язычников…
– Истинно, – заметил дьяк Мамырев. – Стал Цареград грецкий Вторым Рымом, оплечье всего православия.
– Ныне же, – продолжал Беззубцев, – и Цареград, впав в ересь латыньскую, от руки турок упал, и Москва, по воле Божией, ныне Третьим Рымом стает.
Волнуясь, говорили об этом меж собой москвичи, боясь, как бы не уронить достоинства Москвы перед Римом. Они просили дьяка Мамырева, чтобы он до встречи их с папой перечитал им наказы государя и митрополита: боялись они, как бы огрешек не сделать, да и за Фрязином-то зорче глядеть надобно – обмануть может.
– Ведь государь-то наш в жены берет царевну цареградску, – говорил Беззубцев.
Но о тайных наказах нельзя было говорить в присутствии Ивана Фрязина, и дьяк Мамырев, подмигивая на государева денежника, сказал:
– Успеем. Все перечту вам перед тем, как у папы быть. Пока же будем на красоту сию Божию смотреть и про собя думы думати.
А красота кругом была великая. Будучи чем-то похожи на русские степи, пустынные поля Кампаньи лежали вокруг в спокойном безмолвии, простираясь во все стороны до крайней черты горизонта. Поля были заболочены и в солнечном блеске сверкали водой среди камышей и осоки, а местами, на более высоких лужайках, были густо позолочены ярко-желтыми цветами, среди которых, как горящие угли, пламенели пунцовые лепестки дикого мака.
С левой руки едущих москвичей эти поля кончались резкой ровной чертой, над которой сквозной стеной стояли, будто в воздухе, четко выделяясь на серебристо-голубом небе, арки древних водопроводов.
Когда московские послы оглядывались назад, то за обширной равниной полей далекие громады гор вставали сияющими легкими облаками, готовыми, казалось, улететь в розовато-синеватое небо.
По правую руку посольского поезда горы были ближе и возносились выше, тяжело и громоздко выступая рядами; постепенно понижаясь, как бы тая в голубой дымке, они уходили уступами в неясную даль.
Прямо же против путников, за гладью полей возникал Рим. В лучах солнца ярко и резко из черной тени его зданий выступали углы и линии домов, поднимались церковные купола и статуя Иоанна в Латеранском дворце, выраставшие по мере приближения все выше и выше в ясном, прозрачном воздухе.
28
Псы господни – так народ прозвал создателей инквизиции за герб ордена доминиканцев, изображающий собаку с горящим факелом в пасти.
29
Сиенский собор – одно из лучших произведений итальянской готики – строился с начала XIII до конца XIV века.
30
Неф (корабль) – продолговатая часть храма, простирающаяся от главных входных дверей до хоров, покрытая сводами. Эта часть древних церквей имеет сходство с кузовом опрокинутого вверх дном корабля.