Он сел у окна. Поезд тронулся. За окном проплыл злосчастный пакгауз, потом депо. Вдоль колеи громоздились штабеля пропитанных шпал, топорщился мерзлый бурьян, чахли голые липы и тополя.
Мелькнул переезд. Перед шлагбаумом понуро стояла лошадь с телегой. К путям подобрались неуклюжие постройки без окон – военные склады. Длиннейшая глухая стена полностью перекрыла обзор. На ее темном фоне Генрих увидел в стекле свое отражение – физиономия недовольная, на лбу залегли морщины.
Дама, выглянувшая из-за его плеча, тоже отразилась в окне. Ее зеркальный двойник улыбнулся Генриху, и он узнал брюнетку с королевского бала.
Глава 6
Вздрогнув, он резко обернулся, но кресло рядом с ним пустовало. Несколько секунд Генрих тупо таращился на коричневую обивку. Наконец преодолев ступор, поднял голову и оглядел вагон. Пассажиры занимались своими делами, никто не обращал на него внимания. Дородный господин, сидевший через проход, читал «Приморский курьер». Позади него две матроны в безвкусных шляпках чинно переговаривались.
Брюнетка же исчезла бесследно. То есть вряд ли она вообще существовала в реальности – больше похоже на очередную галлюцинацию. Весьма убедительный, жизнерадостный морок.
На всякий случай он снова взглянул в окно, но тоже безрезультатно – стена снаружи отступила, стало светлее, и зеркальное изображение растворилось бесследно.
Проклятье, что же тут вообще происходит?
Дама со снимка четвертьвековой давности привиделась ему второй раз подряд. И это совсем не радует, если учесть, что профессор, которому красавица тоже не давала покоя, теперь лежит разодранный в клочья.
Ясно одно. Под этой историей с чертополохом и фотографией погребена какая-то тайна – огромная и старая, перебродившая, как тесто в квашне, и прущая теперь неудержимо наружу.
И чтобы найти убийцу, придется копаться в прошлом. В том самом времени, которое Генрих так старался забыть – даже жалел иногда, что затворяющее клеймо, которое ему наложили, не блокирует заодно и память.
Впрочем, если отвлечься от личных переживаний, эпоха тогда была и в самом деле неординарная. Да что там – уникальная была эпоха, величественная и звонкая. Не чета нынешней сытой дреме. Перелом уже назревал, и что-то манящее, тревожно-неуловимое носилось в воздухе. Все понимали, что Старый король не вечен, и шептались, увлеченно гадая, чем обернется его кончина. Реальность, правда, несколько превзошла ожидания.
Любопытно, что бы сказал о тех временах беспристрастный наблюдатель со стороны? Какой-нибудь иноземный исследователь, впервые в жизни услышавший про Девятиморье. Хотя где его такого найдешь? Страну Девяти морей знают в каждом уголке ойкумены.
Но, предположим, наблюдатель все же сыскался. Смотрит он, значит, и записывает в блокнот – ага, есть столица и есть король. Ну, это как у всех, ничего особенного. А вот дальше уже интереснее – король назначает канцлера, но не абы кого, а представителя одного из двух влиятельнейших родов. То есть человека либо из Железного, либо из Стеклянного Дома.
«Ага, – говорит себе наблюдатель, почесывая умную лысину. – Чем же эти дома знамениты? И почему такие названия?»
С Железным понятно – он испокон веку делал лучшее оружие и доспехи, хитрые механизмы, а теперь вот взялся за вещи и посложнее. Паровозы, дирижабли, локомобили – все это его вотчина.
В Стеклянном же Доме мертвое железо не любят. Там приручают свет.
Люди, способные к светописи, рождаются порой и в других, самых обычных семьях. Но лишь «стекольщики» знают, как отточить умение до совершенства. Они – первооткрыватели. История о том, как свет впервые явил человеку свою чернильную сторону, достойна отдельной книги. Но это уже легенда, присыпанная пылью веков, а наблюдатель отвлекаться не хочет.
В текущем столетии канцлер несколько раз подряд назначался от Стеклянного Дома. Этой традиции придерживался и Старый король, просидевший на троне почти полвека и почитавший светопись благороднейшим из искусств. Впрочем, и к технике он относился достаточно благосклонно – именно при нем появились рельсовые пути и первый воздушный порт.
А вот его сын, король Альбрехт, светопись почему-то не жаловал. Не запрещал, но задвинул на второй план. И канцлера сменил почти сразу. Линза – знак Стеклянного Дома – исчезла с канцлерской резиденции, а лязгающие машины полезли, как тогда показалось Генриху, буквально из всех щелей. Правда, фон Рау, в отличие от гипотетического наблюдателя-иноземца, рассуждал, прямо скажем, небеспристрастно. Особенно после того, как получил клеймо…