21.
Мне кажется, мы все здесь немного привыкли к смерти. А к твоим «Привет. Как ты?» я никак не привыкну. Иногда я тебе отвечаю. Иногда нет. Это неважно, ты блокируешь меня, как бы осторожен в своих словах я ни был. Всё поле нашего общения заминировано, и сложно сделать на нём хоть шаг, неважно, иду я к тебе или бегу от тебя. Сам тебя я заблокировать так и не могу. На войне такая наивность простительна, и над ней никто не смеётся. Мы одинаково привыкли к смерти и к тому, что никто из нас не верит в неё до конца. Так и ждёшь, что войдёт сержант, застреленный снайпером накануне, скажет привычное — давайте чай пить. И нам удивительно, что он не входит. Мы пьём чай без него уже несколько дней. И до сих пор верим, что он придёт. Не для него, но для нас все ещё возможно, пока мы живы.
22.
Иногда перед сном, как молитву, я читаю записи моего брата, которые он присылает мне, чтобы я мог чекать его состояние.
«В четверг небольшая паника, беспричинный страх, хочется плакать, кажется, что сердце покалывает.
Пятница. Спал часа 4, возможно, чуть больше или меньше. Слабость, на работе плохо, да и везде в целом. Кажется, что ничего не получается.
Повышенное сердцебиение и давление, выпил таблетку.
Суббота. Ночью засыпал и просыпался около 5 раз. На одну больше седалита, остальные в два раза больше.
Воскресенье. Усталость, настроение в норме, если держать себя в руках».
Я тоже стараюсь держать себя в руках и чувствовать воскресенье.
23.
На войне много думаешь о совпадениях, случайны ли случайности? На 14 февраля, когда до войны оставалось 10 дней, ты прислала мне подарок — букет красных роз. Это была наша тайна — я обожаю цветы, а ты нет. Это было не самое странное в наших отношениях. Потом мы разговаривали, ты спросила, читал ли я конверт с посланием? Я обыскал весь букет, но конверта не было. Я решил, что нерасторопный курьер посеял конверт. «А что в нём было?» «Эмм. Потом скажу при встрече». Больше мы не увиделись. Я случайно нашёл конверт, когда вернулся из военкомата и уже знал, что еду на войну. Он совсем не прятался, а спокойно лежал, прислонившись к стене у окна, на котором стояли твои цветы. Очень странно, что я не нашёл его ещё тогда. Я с замиранием сердца открыл его — словно ты говорила со мной через все наши расставания и тысячи километров. В конверте была карточка с надписью «Я люблю тебя». Я так впечатлился, что написал тебе об этом, хотя до этого мы не общались около месяца. Я принял эту находку за знак и ждал, что будет дальше. Ты ответила что-то невнятное, мол, надо ж. Мы опять замолчали. Я рассказал эту историю сержанту. Мне было интересно, что он скажет. «У нас тоже один вечно крестился, а однажды забыл. Вспомнил непосредственно в атаке. И знаешь, всё равно в ту ночь вместо него застрелили другого. Ну он больше не крестился». «А что с ним теперь?» — спросил я. «Жив, как видишь», — буркнул сержант. В ту же ночь его застрелили. И тогда я понял, что знаков не существует. Есть только то, что мы хотим видеть сами.
24.
В Петров пост я ел рыбу и думал о тебе как-то отстранённо и грустно, без кровной обиды. Я смирился с тем, что ты поймала меня, как кто-то поймал эту рыбу, которую я ел. Но рыбу можно съесть, а я оставался на твоём блюде, голый и выпотрошенный, благодарный только за то, что ты взяла меня в рот, прожевала и выплюнула. Суть была в одном — в пост не едят рыбу. Я ел, потому что был на войне, а мясо я не мог есть уже после первого убиенного мной ещё до поста. И, возможно, я однажды расскажу тебе, как это было. А ты расскажешь, как и почему убиваешь меня всё это время, любовь моя.
25.
Я скучаю по тебе, о как я скучаю. Живу с мыслью о тебе и просто жду, когда это кончится. Миллион раз разложил, как пасьянс, разные варианты развития событий. Все заходили в тупик. Но это не помогает. Примерно как если миллион раз прокричать в воздух — кому нужна эта война??? — это тоже не поможет. Поэтому люди просто ждут, пока война кончится, кто-то, не дождавшись, умирает. Остальные продолжают ждать. Меня пока нет среди павших. И это хорошая новость, которая не радует, потому что я скучаю, скучаю, скучаю, любимая моя, по тебе.
26.
Иногда я просыпаюсь рано утром, ближе к рассвету, полный невысказанных претензий. Мне хочется написать тебе письмо с миллионом обвинений, каждое из которых, как игла, сидит в моём сердце. Я перевариваю твои слова, на которые не отвечал, и всё равно они меня отравили. Я моделирую свой ответ, грубый или вежливый, на ненаписанное тобой письмо. С одной стороны, я понимаю — что ни ответь, ты снова оставишь меня с дырой внутри. Отвечать бессмысленно и даже опасно. Но самое страшное знаешь что? От чего у меня действительно околевают конечности и не сразу не хочется жить? Самое страшное — если ты всё-таки больше мне не напишешь.