— Он как две капли воды похож на нее. Ты привез его, чтобы он напоминал мне об этом? Чтобы я страдала?
Отец ответил каким-то глухим голосом:
— Ещё не известно, кто будет страдать сильнее.
Выходит, он был прав.
Проснувшись в шесть утра на этом диване, я решил, что это был сон и выбросил его из головы.
Теплым апрельским вечером отец с Линой собрались на вечеринку с друзьями. Мне сообщили об этом за обедом и предупредили, что вернутся поздно. Я ликовал! Сегодня я смогу заняться отцовским компьютером и поискать в нем что либо связанное с мамой. Пока Лина и отец собирались, я взялся перетащить к себе три стопки книг, которые отец отобрал для меня. Я тащил последнюю, когда они вышли из гардеробной и прошли мимо меня. Нарядные, красивые, молодые. Я представил себе, что рядом с отцом идёт моя мама и… Слезы брызнули фонтаном, я заревел в голос, бросил книги на пол и умчал к себе в комнату. Лина развернулась с намерением бежать за мной, но отец ее остановил.
— Лина, оставь! Он справится сам. Нам пора ехать.
Я проревелся, убрал книги на прежнее место в кабинет. Постоял перед компьютером и понял, что ничего не хочу. Разложил на столе географический атлас. Если меня отошлют назад, попрошу чтобы отправили поездом. И стал изучать маршрут между Берлином и Москвой, стараясь запоминать названия городов, городков, станций, которые мне встретятся по пути.
На следующее утро, я только собирался вставать, ко мне пришел отец, присел на край кровати.
— Хайнрихь, ты вчера повел себя недопустимо. Я прощаю тебя, потому что уверен, что для этого был серьезный повод. Но потрудись, пожалуйста, объясниться.
Я хотел было открыть рот, но глаза стали наполняться слезами, и я не смог вымолвить ни слова.
Отец больно сжал мое плечо.
— Не смей! Попробуй с этим справиться.
Я глубоко вдохнул, распахнул пошире глаза, и мы в упор уставились друг на друга. Секунд через десять мои слезы высохли.
— Если тебе трудно сказать, напиши на бумаге, и протянул мне блокнот.
Прочитав то, что я написал, он обнял меня одной рукой за плечи и осторожно прикоснулся губами к моим глазам.
Я растерялся.
— Почему ты так сделал? Ты так целовал маму?
Отец резко встал и пошел из комнаты. Я достал его у самой двери.
— Почему ты не отвечаешь на мои вопросы? Я ставлю их неправильно?
Он замер на секунду, потом ответил, не оборачиваясь:
— Ты ставишь больные вопросы.
Завтрак и большая часть пути до гимназии прошли в молчании. Когда мы въехали в город, я не выдержал, была не была, и задал, еще один вопрос из категории больных.
— Ты отправишь меня назад?
— Отчего ты решил, что такое возможно?
— Я задаю больные вопросы.
— Родным людям можно и нужно задавать больные вопросы. Мы с тобой родные люди, ты мой сын, я твой отец. На больные вопросы непросто отвечать.
И после небольшой паузы добавил:
— Я никому тебя не отдам.
Когда я вылезал из машины, отец пообещал купить мне телефон.
— Ты сможешь звонить бабушке и брату в любое время.
Расстояние от автостоянки до школы я летел как на крыльях. Отец определенно мне нравился! И дело было не только в телефоне.
В пятницу после школы Лина отвезла меня к психотерапевту. Врач долго задавал мне разные вопросы, потом предложил заполнить несколько тестов. Его лицо было закрыто маской, а очки скрывали глаза. Стекла очков бликовали от стоящей на столе лампы и я никак не мог поймать его взгляд, чтобы подрезать своими вишнями. Я не мог ему доверять без этого.
Наконец дело дошло до уточнения диагноза.
— Мальчик вполне здоров, только чересчур чувствительный. С возрастом это немного подкорректируется. Пусть занимается неутомительным спортом, поощряйте его музыкальные занятия. Из таких мальчиков вырастают романтики и творческие личности. Возможно, он станет музыкантом.
Я не собирался всю жизнь лить сопли под завывания какого бы то ни было музыкального инструмента и как можно твёрже сказал:
— Я буду инженером-машиностроителем.
Прозвучало очень по-детски.
Но врач не обратил внимания на мои слова или сделал вид и продолжил беседу с Линой.
Мне прописали микстуру и пузырек таблеток. Микстуру Лина убрала в холодильник и выдавала мне по 10 капель на ночь. Таблетки я принимал сам, отмечая каждый прием в ежедневнике. В пузырьке было пятьдесят штук. Я подсчитал, что этого количества мне хватит как раз до от'езда в Баварию.
Ежедневник я купил в лавочке возле гимназии, когда однажды после уроков ждал Лину. Она немного задерживалась. В ежедневник я стал записывать каждодневные важные дела, аккуратно вписывая их по воскресным вечерам в график новой недели. К таким делам относились дни, когда я звонил бабушке и брату. Бабушка, выслушивая мои объяснения по поводу графиков, только хмыкала и приговаривала: «Ну-ну, ну-ну».