Дядька Черномор
… Фильм-сказка о царе Салтане поразил меня сценой выхода из морской пучины дядьки Черномора и его богатырей. Она долго преследовала меня в снах и одинокими осенними вечерами, когда мама оставляла меня с няней, а сама убегала на какую-нибудь модную постановку очередного гениального режиссера. Я грезил и представлял себе как огромная волна накроет наш город и, отступив, выбросит к моим ногам моего папу, моего Черномора.
В пять лет мама повезла меня к Черному морю. Часами, как заворожённый, я всматривался в морскую даль из окна номера пансионата, где мы жили, и ждал. Ждал, когда же придет большая волна, чтобы сорваться и бежать на пляж встречать ее. Море было спокойное и какое-то ленивое. Из окна десятого этажа волны казались просто мелкой рябью. Я понимал, что в таких волнах никак не укрыться Черномору.
Я подкараулил в холле девушку из служащих пансионата и спросил, бывают ли на Черном море большие волны. Она ответила, что такие волны приходят ночью или во время шторма. Но во время шторма на пляж никого не пускают, а ночью, малыш, тебе нужно спать. Я замыслил побег.
Главной проблемой было решить как не заснуть ночью или заснуть некрепко, чтобы не проспать нужный момент. Ответ подсказала реклама подгузников, утверждавшая, что сон не так крепок, когда ты спишь мокрым.
Днём я притащил с пляжа две пустые бутылки из-под сока, налил в них воды и спрятал в кровати. Когда мама вернулась с танцевальной вечеринки и легла спать, я вылил одну бутылку себе на пижамку, вторую, для надёжности, в кровать, залез под одеяло и стал ждать. Метод работал. Мне было сыро, неуютно, но я был счастлив. Море шумело, шум нарастал, и я явственно слышал как перекатывается галька под тяжестью воды, как будто кто-то перетирает ее в своих ладонях.
До пляжа я добрался без приключений. Но оказалось, что вход на пляж на ночь закрывают на замок. Решетка, ограждающая территорию пляжа, не доходила до земли, и я принялся делать подкоп. У меня не было никакого инструмента. Я сгребал гальку голыми руками, иногда помогая себе пятками. Я ободрал в кровь коленки и пальцы рук, но добился своего, проник на пляж.
Волны оказались не такими большими как я рассчитывал, и их шум был уже не таким пугающим как из окна пансионата. Я лег поближе к кромке воды и заснул. Утром меня нашли служащие пансионата, пришедшие убирать принесенные ночным прибоем водоросли…
Эта квартира принадлежала моей бабушке, маминой матери. Дедушку я не знал совсем. Он умер, когда меня ещё не было на свете. Дедушка был врачом и умер на дежурстве в больнице. От него осталось приличное собрание книг по сосудистой хирургии на иностранных языках с множеством цветных картинок. Я их иногда от скуки пролистывал. А еще коллекция папиросных коробок, как оказалось, прекрасный строительный материал в моих руках. Коробок было очень много, и мне хватало их на замки и целые города. Шкаф с медицинскими книгами стоит в кабинете и сейчас, а вот куда подевались те самые папиросные коробки, не могу вспомнить. Некоторые из них очень вкусно пахли. Бабушка сердилась, когда я их обнюхивал и даже облизывал, и, наверное, понемногу выбрасывала. Но примечательнее всего были эпизодические воспоминания бабушки о дедушке, в ее изложении больше похожие на анекдоты.
Бабушка Екатерина Аркадьевна была филологом и всю свою учёную жизнь «просидела», как выражались ее подруги, на Батюшкове. О Батюшкове была написана кандидатская, а потом и докторская диссертации. В гостиной, одновременно и бабушкином кабинете, повсюду лежали тезисы докладов на конференциях, вырезки с ее статьями из научных журналов, обрывки бумаги с какими-то цитатами. Став постарше, я пытался собирать из этих обрывков пазлы, чтобы составить связный текст. Иногда у меня это получалось, и тогда бабушка торжественно объявляла, что у меня врождённый филологический талант и в моей голове зреет мозг гения филологии.
Бабушка занимала профессорскую должность на кафедре русской литературы в университете и имела непререкаемый авторитет среди «батюшковедов». Мне казалось, что этот авторитет держался благодаря ее внешним данным.