Лошади уже плыли, фыркая и задыхаясь.
По вот их спины показались над водой:
Тарантас выпрыгнул из мутной бездны.
3.
-- Чего это вы на счет брюк кричали, Алексей Иванович? -- спрашивал батюшка на берегу, отряхиваясь и снимая сапоги, наполненные водой.
-- Какие уж там брюки, -- хохотал учитель, выжимая одежду, -- все покупки унесло.
-- Не может быть.
-- Чисто вымыло... тарантас новенький стал. Вот, думал, пощеголяю на праздниках-то... Ха-ха-ха! Как подхва-тит! Пинжачище был, новейшего фасону. Сапожищи то же... подошвы -- гвозди медные -- носил какой-то франт.
-- Однако вы того... -- говорил о. Евгений, прохаживаясь вокруг тарантаса в мокрых подштанниках и белой рубахе, словно обряженный к похоронам, -- беспечальны!
-- Плакать что ли? Во-от... наживем! Больше всего мне красного галстука жалко. Такой был галстук, царство ему небесное, доложу вам... как иудина веревка! А еще жаль... коробку... подмочило... с конфетами!
-- Конфе-еты? О-го-го! Это для кого?
-- А уж это... моя тайна!
-- Ох, на исповедь бы вас надо, вижу я.
О. Евгений развернул рясу и в ужасе закричал.
-- Ма-а-ть... Царица небесная!
-- Что случилось, батюшка?
-- Мука-то... первый сорт, ведь. А ситцы-то. Вот так с праздником! Задаст мне попадья. Ну... что делать... Давайте-ка, братцы, до дому торопиться. Ревматизм не схватить бы...
-- Закурим, да и домой.
Кое-как, с трудом, за полою рясы они закурили.
-- Так конфеты, говорите? -- посмеивался батюшка -- А вы, говорят, за павловского дьякона Аннушкой -- того... слышал я... приумножаете хождение?
Учитель загадочно рассмеялся.
-- Кто его знает...
-- То-то, кто его знает. А я вам вот что скажу: Аннушка девица добрая, благонравная. Что же, что же, брак дело великое! Сказано: остави... и прилепися! Д-а-а-а-да! Иван, выжми рясу-то. Вот и мы свою Анфисочку, кажется, того...
Батюшка надевал сапоги, придерживаясь за тарантас.
-- Навертывается женишище!
Учитель выронил папиросу и, нагнувшись, шарил по земле.
-- Кто такой? -- спросил глухо, словно говорил в рукав пальто.
-- Семинар. Только что кончил. Воскобойников... слыхали? Отца Никандра заозерского сынок. Зда-аровенный малый... славный парень! На дело, -- после праздников приедет смотреть. Дай Боже... дай Боже!
-- А Анфиса Евгеньевна как же... к этому...
-- Да девице чего нужно... рада!
-- Та-а-к! -- оказал учитель, затягиваясь горьким ватным дымом и отбрасывая окурок, -- однако ехать надо, вот что!
4.
Продрогшие кони взялись птицей.
Огни деревни наплывали, трепетали, мигали в дрожащем воздухе.
Река грохотала.
Будто там ударами молота разрушались последние преграды, и невидимое что-то, слепое, но непобедимое, рвалось на волю, на простор, бросало в небо холодные брызги гнева, наполняло воздух яростным дыханием.
Временами доносился треск.
-- Леса затопляет, -- говорил работник.
-- Хороший разлив будет, должно быть. Ладно, что село-то на пригорке у нас.
-- Ну, -- сказал работник, -- это что... что на пригорке.
-- А что?
-- В случае чего... упаси бог! В шестьдесят девятом году, сказывают старики, разлив был... ра-зли-в! Деревню, батюшка, до самой церкви затопило... сколь скота погибло, унесло имущества... народу потопило!
-- Ну-у... правда ли?
-- Сказывают.
-- Поганивай-ка, брат!
Лошади уже мчали по улице.
За углом, на пригорке, показалась черным силуэтом церковь, рядом с нею -- длинный, приземистый поповский дом. Все окна его были освещены. На крыльце белело платье... Кто-то захлопал в ладоши и весело закричал:
-- На-а-ши.
Платье мелькнуло с крыльца к тарантасу.
Послышались возгласы удивления и звонкий смех.
-- Ну, ну, -- говорил о. Евгений, вылетая из тарантаса, -- тут смеяться-то нечего... одни слезы!
Он обернулся к учителю:
-- Алексей Иваныч, отогреваться!
-- Я домой! -- хмуро отвечал учитель.
Тронул лошадь.
-- Алексей Иваныч, зайдите! -- раздалось значительно тише со стороны белого платья, опять уже трепетавшего на крыльце.
-- Ну, -- холодно сказал учитель, -- вот переоденусь -- приду.
Голос еще тише сказал ему с какой-то неуловимой ноткой:
-- Непременно приходите!
5.
-- Здравствуй, куруша! -- говорил о. Евгений в прихожей, смачно целуя попадью в губы.
-- Ну-ка ты... курун! -- шутливо тормошила его попадья, -- повернись-ка. Обмок-то, Господи!
-- Я-то ничего. Вот покупки...
-- Иди, переоденься.
В спальне, при красном свете лампады, о. Евгений еще раз напомнил человека, обряженного к похоронам.
-- Хорошо в сухом-то, -- бормотал он, -- тепло!