Последним, кряхтя и ругаясь, вошел невысокий пожилой мужчина, в опрятно-ярком кафтане и обтягивающих ноги лосинах, дополняли наряд щегольские ботфорты с бантиками. Лицо у этого актера было круглым, нос — огромным, в ямках, губы пухлыми, как у ребенка, щеки надутыми, а глаза темными, маленькими, но очень добрыми. Чем он мог гордиться, так это длинными по пояс волосами, аккуратно завитыми и стянутыми в хвост. Он был франтом, но комическим. Он на смех не обижался, такое у него было амплуа — вызывать смех у зрителей образом самоуверенного, вечно и безответно влюбленного в героиню богатого гуляки, решившего вдруг жениться. Или блестяще исполненной ролью отца героини, которого в ходе пьесы обманывают все, включая горячо любимую дочь.
Блондинка холодно, сдержанно улыбнулась и, подобрав пышные юбки, как птица перышки, села за стол, усатый занял место напротив нее, они оба как будто нарочно демонстрировали равнодушие друг к другу, что сразу выдавало в них любовников. Ее уверенная сила смазывалась его уверенным нежеланием кого-то опекать. Его страх остаться в одиночку без нее перекрывался страхом перед узами брака. Хотел думать, что свободен, где-то у него была жена и, наверно, ребенок, но жена была так далеко, и так давно, что он предпочитал не помнить о ней. Тем более и там, в другой жизни, на другой планете, он не любил жену, а ребенка не видел.
Дуэнья села рядом с усатым. Комик, шутя и поддергивая удачно огрызающуюся Дуэнью, умостился рядом с Блондинкой, а молодая пара покрутилась в комнате и выбежала на улицу.
Седой подошел к Гэлу, они были одинакового роста. Данэталл улыбнулся, осмотрел менестреля с ног до головы, как товар на рынке, одобряюще кивнул головой и спросил:
— Хочешь заработать?
— Хочу, — ответил Гэл. Отметив, что Седой даже не поздоровался, но, казалось, так и должно быть.
— Тогда к барьеру! — театрально протянув раскрытую ладонь к столу, за которым сидели актеры, выкрикнул руководитель бродячего театра.
— Будем стреляться? — язвительно спросил Гэл.
Седой рассмеялся, оценив шутку, и подняв палец к потолку, нравоучительно поправил:
— Будете петь. Как вам, менестрелям, и положено, а стреляются у нас в театре деревянным пистолем, с пузырем краски за пазухой, да с надутым пузырем в руке, для звука и правдоподобности. — И Седой снова рассмеялся.
Рыжая девушка удивилась, видя такого противника, но, видимо, заранее ощущала некое превосходство профессионалки перед любителем. Подошла к нему, протянула руку:
— Янни.
— Гэл.
— Ну, что, Гэлл, сразимся? — кокетливо спросила девушка, склонив голову и тоже осматривая противника от ног до головы, как перед тем осматривал руководитель ее театра. Гэл даже смутился, девушка заметила его смущение и, не дожидаясь ответа, уселась на лавку, начала театрально настраивать инструмент, привлекая внимание посетителей.
Слухи о предстоящей песенной дуэли быстро распространились по соседним улицам и побежали по городу. В харчевню приходили люди. Те, кто не мог заплатить за кухоль пива или стакан вина, садились на лавки во дворе. Там тоже можно много услышать.
Седой протянул Гэлу жребий в виде двух палочек, зажатых в ладони. Рыжая певунья вытянула длинную, ей предстояло петь первой. Решительно и привычно она сыграла первые аккорды, и зазвучал сильный, хорошо поставленный голос. Уверенность рыжей девушки певуньи была оправданной, петь она умела.
Гэл оглянулся, народ уже толпился под стенами, теснились в углах, садились прямо на полу.
Песня рыжей певуньи звучала свободно, с задором. Янни пела о странствующем вельможе, который потерял своего коня, и, встречаясь с ведьмой, разбойником и вдовой, расспрашивал, не видали ли они следов его верного скакуна. А конь убежал за кобылкой с серебряной гривкой и только ветер знал куда. Рыжая певунья закончила песню, победно ударив по струнам своей верной лютни, и поклонилась Гэлу, передавая право петь.
Гэл взял свой кривой инструмент, выдавил с него первые аккорды, певунья, склонив голову, спрятала насмешку за рыжими кудрями. Гэл запел, девушка подняла голову и удивленно на него посмотрела. Насмешка исчезла с ее лица.