Там в крохотном отсеке потрескивал аппарат, а начальник рации из-под его валиков вытаскивал влажный лист сиреневой бумаги, на котором я узнал очертания Японии, Китая, увидел змеистые линии, а в центре — кружочки, похожие на мишени.
Капитан поднёс к глазам очки, отвёл лист в сторону, взглянул на него и снова закачал головой:
— Ай-я-я-яй!…
— Что? — спросил я.
— Ну и даст кому-то! Ну и даст! Да и нам может влепить! — оценил обстановку капитан, внимательно вглядываясь в карту. — Вон что делается! Здесь как в кастрюле. Самые страшные тайфуны завариваются. Сядет тайфун на хвост — только держись! Попадёшь в этот кружочек, — он ткнул очками в центр мишени, — и крышка!
— Так уж и крышка? — спросил я.
— А из центра тайфуна ещё никто не выкарабкивался, — сказал капитан. Нон американцы послали когда-то судно, исследовать, что там внутри, — и больше никто о нём не слышал. Что там внутри, никто не видел. А кто увидел, уже не расскажет… — Он ещё раз покачал головой: — Ай-я-я-яй!…
— Убегать надо! — сказал начальник рации.
— Попробуем, авось проскочим. Да вот автомобили у нас на палубе. Если их накроет — фарш будет! Ох и завертит!…
КАСТРЮЛЯ В ОКЕАНЕ
По палубе с криком «Вот тебе и рыбная ловля!» уже торопился Фёдор Михайлович, а за ним с фонариком в руке шагал длинный, как Гулливер, боцман. Несколько матросов подтягивали возле машин тросы. И я стал помогать им. Помощник с боцманом ходили от машины к машине, стучали, как всегда, по тросам каблуками, проверяли, хорошо ли натянуты крепления.
Судно уже врезалось в волны, высоко задирало нос, и среди темноты разлетались над мачтами белые фейерверки брызг.
Казалось, автомобили вот-вот сорвутся с места и пойдут кувыркаться друг через друга. Но они стояли прочно. И при падении судна вниз вдавливались в трюмы, как наши подошвы в палубу.
— Ну, как машинки? — выскочил на минуту из камбуза Ваня.
— Машинки ничего! — крикнул боцман. — Ты лучше кастрюли и сковородки крепи.
— Это точно, — сказал Ваня. — Побегу! А то устроят такой джаз барабанные перепонки лопнут. Вон как заворачивает!
Вокруг уже всё свистело, тонко взвизгивал, словно порезавшись о тросы, ветер, бил в лицо и толкал в грудь, в спину.
— Ну, теперь задраим двери, иллюминаторы — и по койкам! — сказал Фёдор Михайлович.
Всю ночь нас ворочало. Я прислушивался к взрывам ветра, к грохоту волн. А иногда заглядывал в рубку.
Капитан тоже не спал. Набросив на плечи потёртую фуфайку, он вымерял по карте пройденное расстояние, с карандашиком в руке подсчитывал мили: вроде бы, если поторопиться, должны проскочить! И он то и дело звонил в машину стармеху:
— Ну, дед, поднажми!
— Жмём! Больше некуда!
— Ещё немного попробуй! Покочегарь!
А утром, когда поднялось хмурое, укачавшееся солнце, Иван Савельич вышел на крыло и покачал головой:
— Ты смотри, что творит!
Волны крутились, перебрасывали с одной на другую какие-то ящики, окунали в зелёную пену бамбуковые клетки, а вдали взлетал и проваливался в воду чуть ли не целый дом.
— Вот даёт! Здесь бед натворил, а теперь пошёл на Японию, — сказал вахтенный.
— Но мы в-вроде бы п-проскочили, — сказал Веня. Он только что заступил на вахту.
— Насчёт проскочили сейчас посмотрим, — остановил его капитан.
Он пошёл в радиорубку и вернулся оттуда с новой картой погоды. На ней опять мишенями расползались тайфуны.
— Ну и кастрюля! — сердито сказал капитан. — Вот варит! Ещё один тайфун катит на нас от Филиппинских островов.
Из-за двери сквозь свист ветра послышался треск динамика и суровый голое диктора:
«На побережье Японии обрушились ураганные волны.
Улицы городов залиты водой. Разрушено множество домов, имеются жертвы».
— Да, д-достаётся японцам! — вздохнул Веня.
Капитан ещё раз с тревогой посмотрел в окно на автомобили и приказал:
— Следите за морем.
НЕБО КАК В АРТЕКЕ
Я всё старался разглядеть кастрюлю, в которой завариваются тайфуны, но волны, хотя ещё кипели, становились тише, мягче, и скоро вся поверхность моря сделалась ровной, упругой, как плёнка из полиэтилена.
— Ну, порядок, теперь дойдём. Теперь машины доедут! — Капитан весело пробежался по палубе и затянул уже новую песню: «Раньше думай о Родине, а потом о себе».
А над бортом у мостика снова возникли три головы. Чёр ные, смоляные Коли и Вени, а между ними одуванчиком свет лая Митина.
Все три друга плавали недавно и, чуть что, собирались стайкой, как мальчишки. Передаст Митя радиограмму — и на мостик. Посидит Коля над грузовыми документами — и к дружкам. Смотрят на острова, на дельфинов, покуривают — взрослые! — и вспоминают училище или школу.