Рядом с памятником ходили павлины с яркими хвостами. И тоже по-королевски поднимали головы, будто прислушивались к рокоту моря.
— Отличный вид! — сказал Валерий Иваныч. Он приготовил фотоаппарат.
Но тут из аллеи выбежала стайка китайчат с чёрненькими чёлочками, в белых сияющих рубашках. Мальчишки шалили, болтали головами из стороны в сторону. За ними семенила на высоких каблучках изящная няня или воспитательница.
Они взобрались на пьедестал к королю, смеясь уселись вокруг него, а один, подпрыгивая, как козлёнок, подбежал к нам и показал мизинцем на детей: сфотографировать!
— Можно! — улыбнулся Валерий Иваныч.
Мальчуган взобрался на пьедестал и, сев среди своих товарищей, наклонил голову набок.
«Чудеса ботаники» прицелился и щёлкнул аппаратом. Я тоже сделал снимок.
Мальчишка наклонил голову в другую сторону и показал: ещё и так.
Электромеханик улыбнулся:
— Пожалуйста и так!
Тогда малыши спрыгнули, а один, тот самый, остался и показал пальцем: «Теперь меня одного».
— Ишь ты! — удивился я.
— Хватит, — сказал Валерий Иванович. Воспитательница подошла к нему и тоже сделала знак:
«Хватит». Но мальчуган поджал губы, гневно поглядел на неё, потом в нашу сторону и топнул ногой.
Остальные дети притихли и с любопытством смотрели то на воспитательницу, то на мальчишку — ждали, что же будет. Видно, здесь привыкли выполнять его капризы.
Но мы закрыли аппараты, и мальчишка зло спрыгнул вниз.
— Ничего себе! — сказал я Валерию Иванычу. — Ничего себе привычки с детства. Выучился у кого-то!
— Дети, — ответил он. — Обыкновенные дети Гонконга. «Не очень-то обыкновенные», — подумал я.
Мы посмотрели ещё раз сверху на море, на ослепительные облака и стали спускаться по лестнице — с неба на землю.
ВСТРЕЧИ НА ТОРГОВОЙ УЛИЦЕ
Снова послышался уличный шум, запахло соей, перцем, появились улочки, заставленные лавками. В одной лавке седенький старичок в треснувших очках вколачивал в старый ботинок гвозди. В другой — женщина чистила рыбу.
Из харчевен потянуло запахом чеснока и каракатиц, под ногами зашуршала обёрточная бумага в иероглифах, захрустела скорлупа. И впереди между высоких домов показался торговый ряд — настоящая щель!
Торговцы выскакивали из-за прилавков, хватали прохожих за руки, хрипели, шептали, кричали:
— Мохер!… Нейлон!… Бери гуд!… Америхэн!…
Ко мне подскочил желтозубый молодой китаец, вцепился в рубаху и затараторил:
— Корефан, друг, покупай!
— Что-то наших не видно, — сказал я Валерию Ивановичу, — уж не потеряли ли голову? — И вдруг столкнулся нос к носу с поваром Ваней. Цел! И голова на плечах.
— А я босоноги купил! — похвастал Ваня. — По камбузу бегать. А ты что?
— А ничего. Марки ищу!
— Да вон их в киоске завались! — Ваня схватил меня за руку. — Пошли.
Перед нами пробежал мальчуган с коромыслом. Маленький, тощий. Бока у него вздувались, как мехи, и было видно, как ходят рёбра. На коромысле качался десяток кастрюль, и из всех валил пар.
Следом за ним бежал ещё один, ещё меньше. Ноги его, казалось, подламывались, коромысло врезалось в плечо. В котелках плескалась горячая похлёбка, и он старался не расплескать её. Лицо его было искажено от напряжения.
Я посторонился, чтобы дать дорогу. Но тут сзади на меня кто-то прикрикнул.
Я оглянулся. И там, обливаясь потом, мчался мальчишка. Нейлоновая рубаха на нём была расстёгнута, и в руках тоже покачивались большие котелки.
А за ним ещё и ещё… Потные, взмокшие ребятишки толкали коляски с ящиками, тянули вёдра. Они ловко прокладывали себе путь, покрикивали, как катерки, и пропадали в узких проулках.
— Видел жизнь? — вздохнул Ваня.
— Дети Гонконга, — сказал я.
Валерий Иванович нахмурился и ничего не сказал.
Я достал фотоаппарат, но тут же спрятал. Здесь было темно, да и неловко как-то фотографировать человеческую беду. А стоило бы снять, чтобы дома показать, какой он, настоящий Гонконг. Сверху донизу.
ПЕНСИЯ ДЛЯ РИКШИ
По улице валили толпы народа. Шагали с покупками американские матросы с авианосца. Как кораблики, качались их белые шапочки. Сердито извивались драконы на блузах китаянок.
Сквозь толпу пробирались автомобили и, обгоняя их, потея, снова торопились рикши — на велосипедах и в упряжи.