Выбрать главу

— Ну всё, идём в Малакку и в Пенанг! Рубашки покупать!

За бортом, отражаясь в воде, шли тяжело гружённые суда. Вдруг боцман привстал и закричал:

— Ты смотри, ты смотри, куда прёт! Мы бросились к борту.

Прямо на нас шёл большой японский танкер. Ни на палубе, ни в рубке не было ни одного человека.

— А наши что, не видят? Эгей! — крикнул боцман и, сунув каравеллу под скамью, побежал наверх.

Все бросились за ним.

Наверху в рубке тоже смотрели в сторону танкера. Японцы шли почти нам наперерез.

Иван Савельич смотрел в бинокль:

— Что они, вымерли там? Отворачивать должен был танкер.

Веня стоял у двери.

— Б-быстро на руль! — крикнул он вахтенному. — П-пра-во р-руля!

— Есть право руля!

Нос парохода пошёл вправо. Но японцы всё равно шли почти на таран! Они не отворачивали.

Ещё метров двести — и мы столкнёмся…

— Гудок! — крикнул Иван Савельич и бросился на крыло. Резко потянулись над судном гудки.

— Ещё п-право десять! — отрывисто приказал Веня. Судно резко отвернуло, и тут мимо нас, словно вырулив на улицу, пронёсся «японец». На его палубу, сумасшедше протирая глаза, выскакивала команда.

— Очумели?! — красный от возмущения, крикнул Иван Савельич. — Ну собаки, ну барбосы! Перепились! На вахте уснули…

На палубе у нас матросы размахивали руками, шумели:

— Уснуть на вахте среди дороги! Сони паршивые! Глаза у них от сна заросли!

— Зачем ругаться? — сказал вдруг «Чудеса ботаники». — На технику понадеялись.

— На технику! — рассердился капитан. — Со своей техникой голову скоро потеряют. Техника техникой, а голова головой!

Штурманы смотрели в сторону «японца», вслед убегающему флагу с солнышком.

— Не кормить бы их неделю! — погрозил им Ваня графином. — Тогда они по-другому работали бы! Не дрыхли бы на вахте!

ТАКАЯ МОРСКАЯ ЖИЗНЬ!

Мы шли рядом с экватором, к младшим братьям Сингапура. Весь вечер над маленькими встречными островками поднимались душные облака, собирались в густые, цветастые тучи, потом сталкивались, и всю ночь то над форштевнем, то за кормой взрывались гигантские молнии, размахивали электрическими руками. Иногда по палубе прокатывался ливень. Нас обдавало тёплой водой, и снова начинали скоморошничать и сердито дурачиться молнии.

Слева при вспышках кудрявились берега Индонезии. А справа, как шкатулка, переполненная живыми светлячками, оставался Сингапур.

Я сидел в радиорубке рядом с начальником рации, среди потрескивающих аппаратов, и слушал, как какой-то итальянец кричал из-за океана:

— «О мама миа!»

— О гот! — сердился где-то немец. Откуда-то тихо донеслось:

— «Шота Руставели», «Шота Руставели», говорит «Москва-радио»!

Я вскочил:

— Это же рядом с моим домом! Но вдруг послышалось:

— «Старый большевик». «Старый большевик». Я — «Уссурийск», прошу капитана. Приём, приём!

— Сейчас, сейчас! — как-то приподнято сказал начальник рации.

Я бросился за капитаном.

У рубки уже собралась целая толпа. Начальник остановил всех движением пальца: «Тихо!» — и сказал в микрофон:

— «Уссурийск», «Уссурийск»! Я — «Старый большевик»! Приём, приём!

И оттуда снова раздалось:

— Капитана, капитана!

Иван Савельич, волнуясь, схватил трубку:

— Витя, Витька! Это ты?

— Здравствуй, отец! — донеслось из висевшего на стене динамика. — Как здоровье?

— Всё в порядке! — весело сказал Иван Савельич. — А твоё?

— Нормально! — сказал Витька грубоватым голосом.

— Ну, так встретимся в Сингапуре? — спросил Иван Савельич.

Витька замялся, а потом сказал с улыбкой в голосе:

— Встретимся, отец. Обязательно дома встретимся.

— А сейчас?

— А сейчас на Камчатку! — сказал Витя.

— А домой, к маме, зайдёшь? — спросил тихо Иван Савельич. — Заглянул бы, скучает…

— И ты бы заглянул, — откликнулся Витя.

— Я не могу! Некогда! — быстро сказал капитан. — У меня груз! Люди ждут.

— И у нас груз! — ответил Витя. — И тоже люди. Ждут. Вся Камчатка.

Кто-то на «Уссурийске» рассмеялся.

— А мы вот в Индию. В Бомбей! А потом домой… — Иван Савельич потёр вдруг нос, вздохнул: — Ну ладно. Будь здоров, Витька! Будь здоров, говорю. Привет капитану.

Из аппарата на стене донёсся уже другой голос:

— Слышу, слышу, Иван Савельич, привет, привет!

В рубке снова что-то затрещало. И кто-то в эфире затянул:

— «О Неаполь, о мама миа!»