«Какова их вина?» — боярин опять же говорит сурово, неторопливо.— «А вот какова...
Бще во время консульства Гофредо Леркари в Кафу прибежали десять генуэзских купцов и один грек. Ходили они с караваном и Венгрию, возвращались оттуда с богатыми товарами. Однако на нашей земле вышеупомянутые купцы на переправе через Днепро подверглись нападению и были пограблены. Они вернулись в Кафу нищими и подали консулу слезную жалобу. Если синьор посол изволит прочесть — вот их письмо».
— Я то письмо читал и боярину перевел, в нем и верно была жалоба фряжских купцов на пограбление, а разбойники названы «козакос иллиус домини де Моско», что означает — подданные цари московского казаки.
- Купцы врут! — крикнул Степанко.— Всем ведомо, что фрягов в ту пору пограбили татары.
- И мы то знаем. Однако консул ди Кабела сказал: «Наши купцы под присягой назвали виновными в их беде людей московских, а татар не назвали. Почему так, синьор посол?»
— А Никита Василич, не долго думая, говорит: «Верить надо ра зуму. Допустим, што купцы пограблены в нашей земле какими- 1(» лиходеями. Но кафинские гости при чем?! Они, горемычные, и досель не знают о том пограблении. Умно ли ваше решение?»
«Мы за то, чтобы негоцианты наши нужды в торговле :не терпели,— отвечает консул.— Подданные вашего государя их пограбили, нанесли им большой ущерб. И я думаю, что мы сделали верно, возместив этот ущерб за счет русских подданных, живущих в вашем городе. Товаров у ваших людей взято ровно столько, сколько у наших отнято разбойниками».
Тут в разговор вступил Никита Чурилов. Он спокойно испросил у боярина позволения говорить и начал: «Ваша забота о судьбе пограбленных негоциантов, синьор консул, похвальна. Но стоят ли они, неблагодарные, этой заботы? Я совсем нечаянно узнал, что они недавно отправили в Геную письмо, в котором снизошли до клеветы на вашу особу. Пишут они, будто деньги за товары им до сих пор не отданы».
При этих словах, ей-богу не вру, ди Кабела побледнел как полотно. Не знаю, где раскопал сурожанин это письмо, но, провалиться мне на этом месте, он сразил этой вестью консула наповал. У ди Кабелы, по всему видно, рыльце в пушку...
— Прика-а-арманил и наши денежки, стервец! — не стерпев, крикнул один из купцов.
— Теперь аминь!
— Что с возу упало — пропало!
— Подождите, купцы, не торопитесь. Слушайте далее. Консул, стало быть, и бледнеет и краснеет, а Чурилов спокойненько продолжает: «Я не хочу этому верить, но написали они, будто вы эти деньги присвоили».
«Подлецы!» — крикнул консул.
«Ия говорю — подлецы,— согласился Никита.— За это время переругались они промеж собой, и грек, о котором было говорено, сам мне рассказал, как его компаньоны умышленно договорились возвести поклеп на московских подданных, дабы с их земляков в Кафе потерянное возвернуть».
«Какие злостные клеветники и обманщики! — воскликнул ди Кабела.— Я не могу этому поверить!»
«Вот синьор Кокос тому свидетель. Говорю при нем».
«За обман будем жестоко наказывать,— гневно изрек консул и еще добавил: — На евангелии клялись, презренные».
«На то воля ваша — наказывайте,— говорит боярин,— одначе гостей наших из застенка надо отпустить и добро и товар вернуть».
«Люди ваши будут освобождены сегодня же. А товары вернуть, к сожалению, мы не можем. Они проданы, а деньги внесены в казну. Тут боярин Никита Василич, сверкнув очами, сказал: «Позволь, господин консул, промолвить на то государево слово». Он взял из рук писца великокняжеский наказ и стал читать: «Иоан Василич, государь всея Руси, повелел сказать твердо: людей наших ослобонить, товары ихние чтобы вы поотдавали, дороги бы купцам не затворяли. Коли ж так не учините и людям нашим товар не отдадите, ино уже не мы, а вы путь купцов затворяете. После этого мы, даст бог, и без вашей торговли проживем, а как вы, кафинцы, без торговых дорог пребудете? Вот слово Великого князя Иоана».
— Так их, жуликов голенастых, и надоть! С ними только так и говорить! — воскликнул Степанко Васильев, прослушав пересказ Шомельки.
Молодец, великкнязь!
Доколе им в зубы глядеть будем? — одобрительно шумели купцы.
Вспомнил государюшко и про нас. Заступился. Неуж и теперь товары не возвернут?
- Отдадут,— уверил Шомелька.— Слушайте, что случилось да- " Надо вам сказать, что Никита Чурилов не только мудрый, но и і мглмй старик. «Ведомо ли кафинцам,— сказал он,— что хан Менгли Гирей русскому государю шерть на дружбу дал? Вижу — о сем мы не знали. Даже сей дикий народ хочет с Москвой дружбу иметь, и им, люди торговые, мудрые, с такой обширной и богатой страной думаете жить в ссоре. Я сам торговлю веду и знаю — без выхода на Москву дела ваши захиреют. Туркове пролив загородили, Кафа более половины заморских гостей лишилась. Сейчас на Москву дорогу затворяете. С кем тогда торговать-то будете?»
После сих слов консул со своими масарами вышли в другой 11 і на совет и не возвращались долго. Я, грешным делом, вздремнул малость, их ожидавши, а боярин с Никитой тихо промеж собой разговаривали до самого выхода хозяев. Наконец консул вошел в залу и сказал:
- Передайте вашему государю, что мы с ним отношений портить не хотим. Мы желаем, чтобы они стали более чем прекрасными. Товар купцам мы отдать не можем, ибо он продан, но его стоимость деньгами будет возвращена несколько позднее. Скажите князю Иоану — пусть шлет в Кафу караваны торговые, купцов Ничем не обидим. Пожелайте князю от нашего имени доброго здоровья и счастья».
Ну, а далее разговоры пошли пустяковые, а вскорости боярин и я с Кокосом и совсем вышли. Никита-сурожец остался еще Ми какому-то своему делу. Вот и все, дорогие мои.
НИЗШИЕ И БЕСПРАВНЫЕ
Набежала туча, обрушила на Кафу плотный, косой дождь и рй! I аил а в небе. Не удержаться дождевой воде на городских хол- М . сбегает она мутными ручейками вниз. На улицах ручейки Побираются в потоки и с шумом несутся мимо крепости. Прямо
и ашнями овраг. Принимает он в себя грязно-желтую воду
И 11п|н I и море.
I ели перейти по мосту, перекинутому через водосток, и повернуть м. налево, а потом чуть подняться по склону, можно увидеть р..КИЙ приземистый дом под красной черепицей. У входа, поскрипывая на железном крюке, качается фонарь. Над ним на ржавых петлях — голубая железная вывеска. На ней изображен морской бычок с непомерно большой головой и с глазами навыкат. Бычок стоит на полусогнутом хвосте и, захватив плавниками кружку, льет ее содержимое в широкий рот. Ниже рублеными готическими буквами намалевано: «Музари».
«Музари» — это таверна, приют моряков, рыбаков и прочего разноязычного люда. Если у тебя есть десяток аспров в кармане, то найдешь здесь, кроме еды, все нехитрые утехи простолюдина. Вина здесь много, и оно дешево. В «Музари» можно послушать флейту, виолу и барабан, заказать жареных, вяленых, пареных и копченых бычков. Таверна построена не очень давно. Хозяин ее, Батисто, когда-то служил шкипером на корабле синьора Ачеллино. Днем таверна обычно пуста. Но вечером она гудит, как улей.
Когда Ивашка вместе с греком Ионашей зашел сюда вечером, его оглушил шум нестройных пьяных голосов. Хотел он было обратно повернуть, однако Ионаша не пустил.
— Ты интересовался, что в Кафе творится. Так вот, посиди здесь один вечер. Я все эти дни слушаю разговоры и уверен, в городе что-то затевается. Садись, слушай. Говорят тут по-разному. Греческий ты разумеешь, а латинскую речь я перескажу.— Ивашка сел, стал оглядываться. За столом, где сидят музариче, оживленный разговор. Резко выделяется густой бас. Говорит молодой, здоровенный рыбак. Он размахивает рукой, которая обмотана грязной, окровавленной тряпицей.
— Разве у нас нет силы? — гудит бас.— Сила есть! А хозяин гнет нас, как захочет. Смотрите на эту руку. Наше дело — ловить1 рыбу, а потрошить и солить я не умею. Но эта чертова акула заставляет нас копаться в рыбьих потрохах за эту же цену. Я полоснул ножом вместо рыбы по руке, в рану попала соль и всякая дрянь... Вчера пришел, показал рану хозяину: «Разве не на твоей грязной фелуке получил я рану? Почему не платишь?» Он злой, как дьявол, говорит: «Я плачу тем, кто ловит рыбу! А ты болтаешься на берегу вторую неделю. Уноси свои подошвы, покудова цел!» Меня взорвало, и я треснул его по шее. Напугался, жирная сволочь, и отдал мне все до последнего аспра. Вот оно как!