—- Да будет так, как повелеваю я! — хан снова сел на подушки и начал говорить слова, которые, видимо, не раз обдумывал: — Завтра часть наших джигитов, самую маленькую, мы оставим Са- фе-Гирею и посадим его на трон. Сегодня же выполним волю хана Саадета — войско пошлем в Крым. Я уступаю место Сафе и уезжаю домой.
— Твое решение мудро! — воскликнул мурза.
— Ты думаешь? А не скажет ли мой брат Саадет, что я трус?
— Если скажет, то ты ответь, что не знал о русской рати, просто мудро понял его повеление и свято исполнил. Разве Сафа послан сюда не на твое место? Ты просто разгадал намерения хана и ушел из Казани.
— Верно, Кучак! Ты по-прежнему читаешь мои мысли. Нам не могут сказать, что мы бросили Сафу на съедение русским, ибо мы сделали, что могли. Мы поделились с ним джигитами — единственной защитой, что у нас осталась.
— Великодушие твое истинно велико, честность изумительна. Кто будет нуратдином джигитов, оставленных в Казани? Может, полезно остаться мне?
— Ты будешь нужен в Крыму. Неужели мой верный мурза думает, что в Бахчисарае я вечно буду глодать кости после Саадет- Гирея? Я опустошу всю казанскую казну и куплю всех сторонников моего любимого брата и сам займу его место. И ты мне поможешь. А здесь оставь Алима. Пусть он завоюет расположение молодого хана. Это пригодится нам, когда мы сядем на трон в Бахчисарае.
— Ты воистину мудр, хан.
— Пусть воины выступают в поход сегодня же.
— Исполню, великий.
— А завтра утром созовем Диван.
Шестой день Сафа-Гирей живет в Казани. Передав скорбную весть о гибели хана и повеление насчет войска, он стал усиленно искать себе преданных друзей. Он понимал, что Саип без боя трон не отдаст, и потому Сафе нужны были недовольные ханом люди, на которых при случае можно было бы опереться.
Но о его тайном намерении догадывались все, и потому все избегали близкого знакомства с ним. Сафа удивлялся, получая на приглашение посетить дом, где он остановился, вежливый отказ.
Но сегодня под вечер Сафу ждала неожиданная радость. К нему подошел юноша и, улыбаясь, сказал:
— Я вижу, благородный Сафа-Гирей пребывает в скуке?
— Да, мне невесело, юноша... не знаю, как тебя зовут.
— Мое имя Алим. Мой отец нуратдин хана.
— А-а! Я рад встрече с тобой. Твоего отца я знаю, он великий воин. Где ты был раньше?
— Много дел,— уклончиво ответил Алим.— А теперь я свободен, и можно повеселиться. Хочешь, ради знакомства я подарю тебе девушку? Мы проведем вечер в усладах и веселии.
— Девушку? А она хороша?
— Она стройна, как серна. Губы словно кораллы, а зубы будто жемчуг.
Сафа-Гирей слушал Алима и думал: «Вот радость — я повеселюсь и заведу дружбу с человеком, который будет мне полезен».
— Мой дом всегда открыт для тебя. Когда придешь?
— Как только стемнеет,— ответил Алим и, тряхнув шапкой черных волос, исчез во дворце.
От выпитой бузы, от неожиданной удачи Сафа-Гирей весел и радостен К нему в дом, в гости пришел не только Алим, но и его отец. Хоть немного прожил в Казани Сафа, однако узнал, что мурза Кучак-— после хана второй человек в царстве. Если мурзу перетянуть на свою сторону, Саипу на престоле не удержаться. Потому Сафа весел и доволен. Мурза привел с собой танцовщиц, и они дважды тешили душу Сафы великолепными танцами.
Когда танцовщицы удалились, Кучак сказал:
— Ты знаешь, несравненный друг мой, что повеление хана Саадет-Гирея исполнено — войска еще вчера ушли в Крым.
— Знаю, благороднейший,— ответил Сафа.
— Знаешь ли, мой юный друг, что теперь у Саип-Гирея нет никакой защиты, кроме его джигитов, которые под моей рукой?
— И это знаю.
— Теперь я хочу спросить — не повелел ли великий хан Крыма, да продлит аллах его дни, исполнить тебе нечто другое, что не написано в приказном ярлыке?
— Отрывать джигитов у Саип-Гирея мой хан не волен — они не его.
— Я говорю о другом!
— Разве в приказном ярлыке что недосказано?— улыбаясь, произнес Сафа.
— Это так, моя душа. И хан Саип-Гирей и весь Диван это поняли.
— И как не понять! — воскликнул Алим, вступая в беседу.— Ярлык хана не что иное, как повеление Саип-Гирею освободить престол и уйти из Казани добром.
— И мы будем удивлены, если ты скажешь, что тебе не велено встать на место Саип-Гирея и управлять Казанью, — добавил мурза.
— Могу я надеяться на вас, благородные Ширины? — спросил < афа после некоторого молчания.
— Иначе зачем же нам было приходить сюда и начинать этот разговор? — воскликнул Кучак.— Мы хотим, чтобы Саип-Гирей ушел из Казани.
— И чтобы ты сел на его место,— добавил Алим.
— Вы мудры и проницательны. Мне велено сменить Саип-Гирея, но не сейчас. Благословенный брат мой Саадет-Гирей знал, что Саип трона по своей воле не отдаст, и потому он повелел отмять у него войско, на которое нам нельзя надеяться, оно может быть подкуплено Саипом. Придет срок — и сюда прибудет новое войско с повелением о замене и тогда...
— Тогда может быть братоубийственная война. Зачем гневить аллаха,— сказал Кучак.— Лучше сделаем по-иному. Я сейчас же ночью пойду к хану и скажу, что еду в Крым. Без меня Саип-Гирей здесь не останется, и тебя завтра же попросят заменить его. Согласен ли ты?
— О великий мурза, речи твои мудры и радуют мое сердце, но я знаю, что многие коренные казанцы не любят Гиреев, и как я останусь без джигитов, казанцы зарежут меня, как барана.
— Да будет известно тебе, отважный Сафа-Гирей, что джигиты Саип-Гирея совсем не его джигиты. Они мои. И я лучшую часть их оставлю тебе под рукой моего сына Алима.
— Зачем же тогда тебе уезжать из Казани?
— Я поклялся на Коране, что буду охранять жизнь хана, и потому обязан проводить его в Крым. Потом вернусь сюда и буду тебе опорой.
— Хорошо, я согласен.
— Оставайся с миром, Сафа-Гирей! — торжественно и враз проговорили Кучак и Алим и, поклонившись, вышли.
Все случилось так, как должно было случиться. В зале совета и суда на следующее утро Саип-Гирей отказался от трона и посоветовал принять на ханство брата Сафу. Церемония передачи ханской тамги проходила с удивительной поспешностью. Когда Сафа заговорил о ханской казне, Саип-Гирей, сославшись на спешный отъезд, сказал, что казну передаст новому хану казначей. Тот утвердительно кивнул головой и, когда Саип-Гирей, простившись с Диваном, вышел, сказал, что передать казну очень легко, ибо она пуста.
Сафа-Гирей чувствовал, что гут дело нечисто. По тому, как, пряча глаза, говорили о своем согласии члены совета, по тому, как сеид спешно читал молитву, и по тому, как усмехались мурзы, коренные казанцы, было видно, что происходит какой-то обман.
Так оно и вышло. Когда Сафа принял тамгу, сел на трон, поцеловал соответствующие страницы Корана и мурза Кучак воскликнул: «Да будет в благоденствии твое царство, о славный из Гиреев», с передней лавки поднялся диван-эфенди и сказал:
— Прибыли гонцы с важными вестями. Они с ночи ждут приема у хана.
— Хан примет их завтра,— ответил Кучак.
— Почему завтра? Пусть входят, если их вести важны,— властно произнес Сафа.
В зал вошли двое. Гонцы упали на колени перед Сафой, подползли к трону и, поцеловав носки его сапог, замерли.
— Говори ты,— произнес новый хан и указал носком сапога на одного гонца.
Тот поднял голову и тихим голосом, будто в беде, о которой он хочет рассказать, виноват сам, начал:
— О владыка правоверных, могучий и славный! Позволь мне сказать, что русская рать движется на Казань и не позднее чем через сутки будет под стенами города.