В прошлом году Тиффани потратила яблоко и две морковины на полчаса геологии, хотя одну морковину получила обратно за то, что посоветовала учителю не писать на вывеске «Г алло Г». Учитель сказал, что меловое плоскогорье сформировалось миллионы лет назад, под водой, из крошечных ракушек.
Тиффани решила, что это звучит разумно. В мелу попадаются такие окаменелые отпечатки. Но учитель не сумел особо много рассказать о кремне. Кремень крепче железа, но его почему-то находят в мелу, мягчайшем из камней. Иногда пастухи обтачивают один кремень другим и делают ножи. У ножа из лучшей стали не добьешься лезвия такой остроты, как у кремневого.
И люди в те времена, что на Мелу называли «давние дни», добывали кремень в специальных ямах-карьерах. Ямы и посейчас были видны, глубокие дыры среди зеленой глади, густо заросшие колючим вереском и ежевикой.
Здоровенные, шишковатые кремни до сих пор кто-нибудь время от времени находил у себя в саду. Попадались крупнее человеческой головы. И часто с виду напоминали голову. Эти камни словно кто-то плавил, мял, перекручивал, так что теперь погляди на кремень подольше — он покажется похож на что угодно: лицо, невиданное животное, морское чудище. Иногда самые интересные из них пристраивали наверху садовой стены, пускай все посмотрят.
Старики говорили о кремневых булыжниках: «меличи», это значит «меловы дети». Кремни всегда казались Тиффани… странноватыми, как будто эти камни стремились ожить. Некоторые были похожи на куски мяса, или костей, или еще чего-то такого с мясницкой колоды, словно во тьме ниже морских глубин мел когда-то пытался вылепить живую плоть.
Было много других следов, кроме заросших карьеров. Много разных древних следов повсюду на Мелу. Круги стоячих камней, хотя половина теперь была уже лежачими камнями. Погребальные курганы, как зеленые прыщи — в них, говорят, вожди-старейшины давних дней похоронены вместе со своими сокровищами. Никому и на ум не взбредало копаться и проверять, что там на самом деле.
Были странные рисунки, вырезанные в мелу. Их порой расчищают пастухи, когда остаются надолго со стадами в холмах, и работы выдается не так чтобы по горло. На плоскогорье слой земли толщиной всего несколько дюймов, дальше — мел. Отпечатки копыт могли запросто держаться несколько месяцев. А эти вырезанные рисунки сохранялись тысячи лет. Изображения лошадей и великанов, а самое странное в них было то, что их невозможно толком осмотреть ни с какого места внизу, на земле. Они были сделаны словно для зрителей, глядящих с неба.
И еще были чудесатые места, вроде Стариковой Кузни. Просто четыре больших плоских камня, которые напоминают полузарытую в землю хижину на склоне холма. Внутри она глубиной всего чуть больше пары футов. На вид совершенно ничего особенного. Но если крикнешь туда свое имя, то пройдет несколько секунд, прежде чем услышишь эхо.
Люди повсюду на Мелу оставили свои знаки. Мел был местом важным.
Загоны для стрижки остались теперь уже далеко позади Тиффани. Никто не провожал ее взглядом. Стриженые овцы нисколько не интересуются девочкой, что несется вперед, не касаясь ногами земли.
Логовины у подножия холмов канули вниз и остались у Тиффани за спиной, теперь она по-настоящему была в холмах, высоко на плоскогорье. Только изредка блеяние овцы или крик сарыча нарушали здесь деловитую тишину, сотканную из гудения пчел, и шелеста ветра, и звука, с которым трава растет — ежеминутно целая тонна.
Справа и слева от Тиффани бежали Нак Мак Фигглы, растянувшись длинным неровным строем и мрачно глядя перед собой.
Не задерживаясь, они миновали несколько курганов, не снижая скорости, спускались и поднимались по склонам оврагов. А потом Тиффани увидела приметное место.
Там сгрудилась кучка овец. Недавно стриженные, и было их совсем немного. Но с некоторых пор на этом месте всегда можно было увидеть нескольких овец: отбившиеся от своих стад оказывались тут, и сюда как-то находили дорогу ягнята, которые потеряли маток.
Это было колдовское место.
Теперь тут уже мало на что было смотреть, просто погруженные в землю железные колеса и пузатая печка с коротким дымоходом…
В день, когда умерла Бабушка Болит, мужчины вырезали куски земли с дерном вокруг ее хижины и аккуратно их положили в стороне. Потом выкопали яму в мелу, шесть футов длиной и шесть футов глубиной, вынимая оттуда мел большими влажными брусками.
Гром и Молния внимательно наблюдали за их работой. Не выли, не лаяли. Смотрели скорее с интересом, чем с тоской.
Бабушку Болит завернули в шерстяное одеяло, с пришпиленным к нему клочком непряденной овечьей шерсти. Это специальный пастуший знак. Дабы сообщить божествам, какие там проявят интерес к покойному, что тут похоронен овчар, и много времени приходилось этому человеку проводить на пастбище, ягнят принимать опять же, забот всегда полон рот — не одно, так другое, на религиозные дела время редко можно выкроить, и ни церквей, ни храмов не построено в округе, так что мы в общем надеемся: боги проявят к пастуху понимание и не станут злиться. Надо сказать, что Бабушку Болит никогда не видели за всю ее жизнь молящейся кому-то или чему-то, и все сошлись на том, что даже теперь она вряд ли найдет время для таких богов, которые не понимают: новорожденный ягненок — прежде всего.
Мел уложили поверх нее, и теперь Бабушка Болит, что всегда говорила — эти холмы вошли мне в кость, сама вошла костьми в эти холмы.
Потом сожгли ее хижину. Такое было не в обычае, но отец Тиффани сказал — на Мелу нет пастуха, который стал бы жить в ней.
Гром и Молния не подошли на его зов, а отец и не подумал сердиться, собак оставили в покое, и они сидели со вполне удовлетворенным видом около догорающих углей.
На другой день, когда пепел остыл и ветер его разметал по обнаженному мелу, все вернулись к этому месту на пастбище. Очень бережно уложили срезанные куски дерна как было, и теперь остались на виду только пузатая печка и железные колеса на оси.
В этот миг — так все рассказывали — две собаки вскинули головы, насторожили уши, а потом потрусили через пастбище прочь, и больше никто никогда их не видел.
Пиктси, которые несли Тиффани, плавно затормозили, она взмахнула руками, когда ее поставили на траву. Овца вразвалку попятилась от нее, а потом остановилась поглядеть.
— Почему мы остановились? Почему здесь? Мы же должны догнать ее!
— Надо подождать Хэмиша, мистрис, — ответил Роб Всякограб.
— Почему? Хэмиш — это кто?
— Ему может быть ведомо, куда Кралева двинулася с мальца парнишкой твоим, — сказал Роб Всякограб умиротворяюще. — Мы не могем сломя главу кидаться, сама разумеешь.
Рослый, бородатый Фиггл поднял руку:
— Насчет закона, Большой. Мы могем сломя главу кидаться. Мы спокон веку энто делаем.
— Айе, Здоров Ян, дело говоришь. Но надобно знать, куда кидаться. Нехорошо выглядит, кинумшись, откинуться разом обратно.
Тиффани видела, что все Фигглы сосредоточенно глядят вверх и совершенно не обращают внимания на нее.
Сердитая и озадаченная, она села на одно из ржавых колес и стала смотреть в небо. Лучше в небо, чем по сторонам. Где-то здесь Бабушкина могила, хотя точно указать, где — уже нельзя. Дерн залечился в тех местах, где был прорезан.
Вверху виднелось несколько маленьких облачков, и больше ничего, кроме далекой точки кружащего в небе ястреба.
Маленькие ястребы всегда висели в небе над Мелом, у пастухов повелось называть их «Бабушкины цыплята», и маленькие облачка вроде вот этих — «Бабушкины ягнята». И Тиффани точно знала, что даже ее отец называет гром «Бабушкины клятки».
А еще говорили — если волки зимой сильно допекают, или потерялась дорогая племенная матка, кое-кто из пастухов приходил к этим остаткам старой хижины в холмах и оставлял здесь унцию «Бравого Морехода». Просто на всякий случай…