Тиффани улыбнулась про себя.
Она спала, и ей ничего не снилось.
И прошел день.
А потом другой.
На третий день полил дождь. Тиффани зашла на кухню, когда никого поблизости не было, и взяла с полки фарфоровую пастушку. Спрятала ее в мешочек, выскользнула из дому и побежала к холмам.
Худшая часть непогоды обходила Мел стороной — то есть с обеих сторон, потому что плоскогорье, словно корабельный нос, разрезало тучи. Но когда Тиффани добралась до места, где четыре железных колеса и остатки печки виднелись из травы, и вырезала квадратный кусок дерна, и аккуратно выдолбила ямку для фарфоровой пастушки, а потом положила обратно дерн… он был так пропитан дождевой водой, что имел возможность опять укорениться и выжить. Тиффани считала, что все сделала правильно. И она была уверена, что уловила запах табака.
Потом она пошла в сторону кургана пиктси. Насчет этого ей было как-то неуютно. Ведь она знала, что пиксти там, правда? Значит, идти туда и проверять было вроде как… показывать сомнение в этом, нет? Они же занятой народ. У них сейчас куча дел. У них траур по старой келде. У них может быть хлопот полон рот. Она повторяла это про себя. Дело не в том, что у нее постоянно вертелся в голове вопрос — а вдруг на самом деле в норе нет никого, кроме кроликов. Дело совсем не в том.
Она была келдой. У нее были обязанности.
Она услышала музыку. Голоса. И потом внезапное молчание, когда попыталась вглядеться в полутьму.
Тиффани бережно вынула из мешка бутылку Особого овечьего Наружного и дала ей соскользнуть по темной норе.
Тиффани пошла обратно и услыхала, как приглушенная музыка зазвучала снова.
И все-таки помахала рукой сарычу, который лениво кружил под облаками. Она была уверена, что кто-то крохотный оттуда помахал ей в ответ.
На четвертый день Тиффани занималась маслом и другими домашними делами. Ей помогали.
— А теперь я хочу, чтобы ты пошел и покормил кур, — сказала она Вентворту. — Я хочу, чтобы ты сделал что?
— Комил ко-ко, — сказал Вентворт.
— Кур, — проговорила Тиффани сурово.
— Кур, — послушно повторил Вентворт.
— И чтобы вытер нос не рукавом! Я дала тебе платок. А когда пойдешь обратно, попробуй, сможешь ли нести целое полено. Сделаешь?
— Эччч кравенс, — пробубнил Вентворт.
— И что мы не говорим? — сказала Тифффани. — Мы не говорим…
— «…кривенс», — пробубнил Вентворт.
— И мы это слово не говорим при…
— …при маме, — ответил Вентворт.
— Верно. А потом, когда я закончу, мы сможем пойти на речку.
Вентворт просветлел.
— Маля маля цы? — сказал он.
Тиффани ответила не сразу.
Она не виделась ни с одним Фигглом после того, как попала домой.
— Может быть, — сказала она. — Но они, наверно, сильно заняты. Им надо найти новую келду, и… ну, заняты они. Наверно.
— Маля цы кажут а па башке те, рыбаморда! — счастливым голосом сказал Вентворт.
— Посмотрим, — ответила Тиффани, чувствуя себя, как взрослые. — Теперь, пожалуйста, иди покорми кур и собери яйца.
Он уковылял, держа корзину для яиц обеими руками, а Тиффани выложила на мраморную столешницу масло и взяла лопаточки для сбивания. Потом надо будет проштамповать масло деревянной печатью. Людям нравилось, чтобы на масле была маленькая картинка.
Когда Тиффани начала формовать масло в брусок, то заметила чью-то тень в дверном проеме и обернулась.
Это был Роланд.
Он глядел на нее, и лицо у него было даже краснее, чем обычно. И теребил в руках свою шляпу, которая наверняка стоила кучу денег, в точности как Роб Всякограб — свой шлем.
— Да? — сказала Тиффани.
— Слушай, насчет… Ну, насчет всего этого… — начал Роланд.
— Да?
— Слушай, я не… я имею в виду, не врал никому ничего, — выпалил он. — Но мой отец вроде как сам решил, что я герой, и просто ничего не слушал, даже когда я ему сказал, как… как…
— Как я тебе пригодилась? — проговорила Тиффани.
— Да… в смысле, нет! Он сказал, сказал, как тебе повезло, что я был там, он сказал…
— Это неважно, — проговорила Тиффани, снова беря лопатки.
— И он просто повторяет всем вокруг, как смело я себя вел, и…
— Я же сказала, это неважно, — произнесла Тиффани. Лопаточки шлепали по свежему маслу: «пат-пат-пат».
Пару секунд Роланд открывал и закрывал рот беззвучно.
— Хочешь сказать, что ты не против? — наконец выговорил он.
— Да, я не против.
— Но так же несправедливо!
— Мы единственные, кто знает правду, — сказала Тиффани.
Пат-пат-пат. Роланд смотрел на жирное, роскошное масло, которому она спокойно придавала форму.
— О, — сказал он. — Так ты никому не скажешь, нет? Я в том смысле, что ты имеешь полное право, но…
— Мне никто не поверит, — сказала Тиффани.
— Я пытался, — сказал Роланд. — Честно. Я правда пытался.
Полагаю, ты и правда пытался, думала Тиффани. Но ты не очень ловкий, а Барон уж точно человек без Первого Зрения. Он видит мир таким, каким хочет видеть.
— Ты когда-нибудь станешь Бароном, верно? — промолвила она.
— Ну, да. Когда-нибудь. Слушай, а ты действительно ведьма?
— Когда твое время придет, будешь хорошим Бароном, я полагаю? — сказала Тиффани, переворачивая масло. — Честным, щедрым и порядочным? Будешь хорошо платить людям и заботиться о пожилых? Не позволишь выгнать старую женщину из дому?
— Ну, я надеюсь, что…
Тиффани повернулась к нему, держа лопаточки в руках.
— Потому что я буду здесь, видишь ли. Ты поднимешь глаза и заметишь, что я на тебя смотрю. Я буду стоять в толпе, с краю. Всегда. Я буду присматирвать за всеми делами, потому что Болит, и за моей спиной много поколений таких же, как я, и это мой край. Но ты станешь для нас Бароном, и надеюсь, хорошим. А если нет… будем разбираться.
— Слушай, я знаю, что ты мне… — начал Роланд, наливаясь краской.
— Очень пригодилась? — подсказала Тиффани.
— … но так со мной разговаривать не надо, понимаешь!
Тиффани была уверена, что из-под потолка, на самом-самом краю слышимости, до нее донеслось: «Эччч кривенс, мальца сопляк-то наглый…»
Она закрыла глаза на мгновение, а потом, с колотящимся сердцем, указала лопаткой для масла на одну из бадеек.
— Бадейка, наполнись! — приказала Тиффани.
Бадья превратилась в размытую полоску и вдруг захлюпала. Вода струйкой потекла через край.
Роланд смотрел широко раскрытыми глазами. Тиффани улыбнулась ему самой милой своей улыбкой, от которой кто-нибудь запросто мог оробеть.
— Ты никому не скажешь, ладно? — проговорила она.
Он повернул к ней бледное лицо и выговорил с трудом:
— Кто же мне поверит…
— Айе, — сказала Тиффани. — Так что мы понимаем друг друга. Это ведь славно? А теперь, если ты не возражаешь, я бы закончила это дело и взялась бы за сыр.
— Сыр? Ты же можешь сделать все, что пожелаешь! — вырвалось у Роланда.
— Вот сейчас я и желаю заняться сыром, — невозмутимо проговорила Тиффани. — Ступай.
— Эта ферма принадлежит моему отцу! — выдал Роланд и лишь потом сообразил, что произнес это не мысленно, а вслух.
— Очень смело с твоей стороны, сказать такие слова, — проговорила она. — Но я полагаю, что ты сожалеешь о них теперь, когда обдумал как следует?
Роланд, который стоял зажмурившись, кивнул.
— Хорошо, — сказала Тиффани. — Я сегодня буду делать сыр. Завтра, может быть, сделаю что-то другое. А спустя время, возможно, меня здесь не будет, и ты подумаешь: «Где она?» Но частица меня всегда будет здесь, всегда. Я буду всегда думать об этой земле. Буду иметь ее в виду. И вернусь. А теперь ступай!
Он повернулся и побежал.
Когда его шаги затихли вдалеке, Тиффани сказала:
— Ну ладно, кто здесь?
— Это я, госпожа. Не-столь-большой-как-Средний-Джок-но-больше-Мальца-Джока Джок, госпожа. — Пиктси появился из-за бадейки. — Роб Всякограб рек, что нам следовает мальца приглядеть, как тут у тебя да что, и поблагодарить за подарочек.
Все равно это магия, даже когда вы знаете, как это сделано, подумала Тиффани.