Ну а потом был свист среди ночи, едкая дрянь, что заставила глаза безудержно слезиться, крики про ОМОН, яркий свет в глаза, удар по голове, и темнота… Очнулся он уже у нас, ярость и ненависть к нам, к варягам, к скандиванавам, что мало от них отличались, просто к чужакам была такова, что поначалу Святослав готов был зубами грызть решётку. Но такого нервного напряжения хватило не на долго, и теперь бывший глава беженцев просто ждёт, чем всё закончится. Его устроит любой финал, включая плачевный. Силы покинули мужика окончательно, перегорел дядька…
Сидели, молчали вдвоём. Я примерял на себя, смог бы я так повести людей, после смерти Зоряны и детей? Поджечь дома с больными людьми, чтобы зараза дальше не шла? Даже думать об этом не хочу. Святослав моих глазах поднялся очень сильно, своей железной волей вывел людей, да и потерял в походе мало. Потому и слушались его беспрекословно. Железный Мужик, настоящий, с большой буквы. А я его судить буду…
— Ты чего беседовать сразу не стал? — я прервал наше молчание, — Глядишь, и договорились бы о чем.
— Мои люди, я отвечаю, за жизнь их на себя ношу взял. Пока шли, стычки были, лихие люди, такие же как мы, от мора спасавшиеся, ото всех отбился. Не было нам нигде пристанища да подмоги. Крепость ваша, думал, зимняя, по весне уйдёте, лодка опять же. А оно вишь как обернулось… — тихо в ответ ответил пленник.
— А потом уже и говорить было стрёмно, вроде как сдался, — за него продолжил я.
— Угу…
— Ты хоть понял, почему мы тебя взяли?
— За девку ту. У самого душа не на месте была. А что делать? Вызнал бы, что в крепости, людей поднять в атаку ещё раз было бы легче. Я сначала хотел человека твоего взять, из тех, кто по лесу шастали. Но вы по трое начали ходить, стрелками своими биться направо и налево, не вытянули бы мы…
— Н-да, задал ты мне задачку. Сам что делать думаешь?
— А теперь воля твоя… — пленник шумно вздохнул, — за сына боюсь. Если мои осерчают, изгоем станет…
— Не будет такого, то я тебе обещаю. Моё слово крепкое, ты сам убедился. По Закону нельзя у нас так, чтобы изгоем.
— Закон ваш суровый…
— А что делать? Мы ж не в бирюльки играем, сам понимаешь. Ты-то тоже небось не очень хотел от могил родных да в неизвестность, однако же слово отца для тебя — Закон, и ему ты следовал. Так?
— Так…
— А у нас Закон хоть и людьми писан, но такой же крепкий. Боги в том нам своё слово сказали, одобрили. И все под ним ходят.
— И ты? — пленник усмехнулся, в свете догорающего светильника лица я не видел, но сарказм явственно ощущался.
— Ага. Я тут беспорядок после себя оставил как-то, так три дня ночами работать пришлось, по Закону.
— Ишь ты, — теперь в усмешке была толика уважения, — и все так же, исполняют?
— Ну а если даже я в этом зазорного ничего не вижу, другим-то чего стесняться?
— А если невместно? Честь если заденет? Как у конунга какого…
— А если конунгу невместно, пусть идёт на все четыре стороны. Я те Законы писал, с богами советовался, мне первому и исполнять их. А по Закону жить — бесчестья нет.
— Славно говоришь, — пленник отчётливо зевнул, — и меня значит по Закону своему судить будешь?
— Ну а как иначе? Я к тебе ни злобы, ни ненависти не испытываю, но сделать правильно надо, сам понимаешь. Один раз поперёк Закона сделаю — все посыплется, не мне тебе рассказывать.
— И то верно, — судя по звукам, пленный поднялся на ноги, — ты только это, давай уже тогда все по Закону, да побыстрее. Сил ждать нет. И про сына ты обещал…
— Я помню, — я тоже встал, а то уже задница подмёрзла, — Совет хочешь? Завтра к тебе Ладимир придёт, проговори с ним про чистосердечное признание. Покаешься, извинишься, и тебе облегчение выйдет.