Это, кстати, не его самодеятельность. Мы Ладимира за день перед митингом этим отдельно посвятили в наши планы и с ним же часть спорных моментов в тайне от остальных крепостных утрясли. Потому и возмущений сильных не было. Ну а эта сценка, что мы как по нотам разыграли перед мужиками да бабами, была направлена на повышение дисциплины. Старик, конечно, не сразу согласился так «слукавить» перед своими людьми, но после популярного объяснения цели и сути такого психологического хода, позволил себя уговорить. Он ради своих крепостных был готов на многое, если не на всё. И нашу жизнь, московскую, он воспринял сначала с интересом, а потом, когда чуть больше знал, увидел, прочитал — даже с энтузиазмом. И дома с большими стеклянными окнами, что в первой крепости стояли, и наши рассказы о том, сколько всего мы тут в двадцать человек делаем и получаем, и положения «Трактата», которые на века вперёд думать заставляют, и речь о том, что стремимся мы, чтобы все остальные в Москве также жили — это всё пошло в копилку уважения Ладимира к нам и нашему образу жизни. И если уж такое поведение Игнатьевых и корелов приводит к тому, что живут они богато, безопасно, дружно, сыто, не болеют — значит, надо и своих земляков подталкивать в этом направлении. Так у нас и образовался союзник в среде крепостных.
После выдачи зарплаты, которая закончилась поздно вечером, мы пошли по домам, а крепостные чуть не всю ночь обсуждали события дня. Бараки натурально гудели, как пчелиные ульи. По утру второго числа народ вышел на работы не выспавшимся. Кто-то ходил смурной, прикидывая малость «получки», кто-то — озабоченный вопросом дополнительного заработка, другие — задумчивые, не успели переварить новые веяния. Однако не было слышно одного — возмущений и криков о несправедливости. Мы чуть боялись того, что изменениям в жизни станут сильно противодействовать, опасались саботажа и открытых выступлений. Но этого не случилось. Зато вот вопросов у крепостных появилась уйма. Правда, теперь не бежали ко мне, сломя голову, с требованием дать им правила того, как с женой спать, чтоб чего не нарушить чего ненароком, а больше думали перед тем, как обращаться за разъяснениями. Через несколько дней мы, Игнатьевы да корелы, наконец-то выдохнули. Удалось. Вместо непрерывного решения проблем в «ручном режиме», появилось время подготовить трактора к пахоте, заняться накопившимися делами, чуть разогнуть голову и посмотреть в будущее.
А крепостные теперь чуть не ночи напролёт терроризируют всех, кто хоть как-то ориентируется в русском языке, включая собственных детей, пытаясь понять новшества, оценить их плюсы и минусы. По словам Ладимира, пока народ склоняется к тому, что стало лучше. Натурально, всё стало понятно. Не суть даже наших законов и требований, а порядок разрешения проблем. Есть сомнения в справедливости предписания — идёшь в Ладимиру или детей напрягаешь поискать обоснования тех или иных правил в книгах. Не получается самому понять — подключаешь соседей, друзей, старосту и даже младших Игнатьевых, они охотно на контакт шли. Детально разбираешь вопрос, и если уж и так не выходит разобраться, выносишь проблему на обсуждение… в школу! Там детям, что по взрослее, данное правило разбирают как задачку по математике, они родителям потом дома всё рассказывают. Если же и после этого находишь ошибку — идёшь к Зоряне. Жена моя более детально рассматривает претензию. Если с расчётами беда — Леда подключается. Вот в таком режиме и работаем над правилами да законами.
Апофеозом стало то, что мы прилюдно объявили о нескольких собственных ошибках, ликвидировали записи о неправомерных штрафах и внесли изменения в Кодексы. После этого крепостные окончательно прониклись доверием к Москве и стали более вдумчиво и менее эмоционально относиться к выдвигаемым требованиям. Ведь одно дело, когда кто-то там что-то пишет в книге, а другое — когда и твоё мнение учтено, значит, уважают, несмотря на статус. Ну а такому начальству и подчинять не грех, не то балды, знать, требовать будут, а с пониманием.
Образование тоже сделало шаг вперёд. Детей теперь уже в школу загоняют, да ещё и наказывают за нерадивость в учёбе. Да и сами взрослые всё больше настаивают на том, чтобы и им некая толика Перуновой мудрости перепала. Пока вечерами, не часто, по мере наличия времени, преподаём им «Азбуку» и арифметику. Те, кто поумнее, с детьми потом дома, в бараке, добирает необходимые знания, не чинясь возрастом и опытом. И мелкие при деле, себя частью чего-то серьёзного ощущают, и взрослые с прибытком в виде новых навыков. А чтобы подбодрить ещё сильнее народ, мы зарплату каждую неделю выдавать стали. Сокращения периода между действием и его результатом, между проступком и штрафом, привело к более серьёзному отношению к труду. В голове события месячной давности держать сложно было, а при более коротком сроке и воспоминания о наложении штрафа лучше сохранялись, и причина наказания, и мотив, сподвигнувший на нарушение, более здраво оценивался. А когда мы ещё и премию подросткам, что успехи образовательные имели, в зарплату родителей включили, мужики да бабы окончательно прониклись тем, что в Москве все справедливо. Поработал — получил, освоил науку — вот тебе премия, оступился — штраф получи и думай над своим поведением. Даже внутренних конфликтов стало меньше, ибо ссылаться не на свои домыслы народ начал, а на Законы. Это, пожалую, окончательно сняло все противоречия, накопившиеся за это время. Новые люди стали москвичами, хоть пока и крепостными.