К концу первой декады мая новые правила и порядки утряслись, люди привыкли. Я стоял на водонапорной башне вечером, и наблюдал за жизнью нашего городка. Чувство присутствия в тюрьме, ну или в колонии, многократно усиливалось. Бараки в ряд, колючка вдоль забора, колонна лесорубов, с песнями, направляется на работы из бараков. В одинаковой одежде, фуфайках, с инструментами на плечах. Да ещё и Святослав наш выводит на половину крепости что-то про то, что «На серебристой Колыме мы не скучаем по тюрьме…».
Это я его научил, мы периодически разговаривали с пленником. За первый месяц пребывания в изоляции бывший глава пришлых пришёл в себя и стал живо интересоваться окружающим пейзажем. В дела крепостных его особо не посвящали, чтобы не нервничал и полностью отошёл от вопросов управления своими людьми. Потом, правда, даже пару раз консультировались со Святославом в делах общинных и вообще, за жизнь. Вот за такими разговорами я его и обучал песнопениям блатным, просто ради шутки. А он и рад стараться — скучно дядьке сидеть взаперти. Потом я и других крепостных песням новым учил, а то у них все образцы народного творчества были уж очень заунывными. И вот сейчас от строя лесорубов неслось:
— Маруся! От счастья слезы льёт! Как гусли, душа её поёт!..
Любование колонной, следующей на лесоповал, прервал крик дозорного:
— Лодка! Маленькая! Странная! — Обеслав бы без повода кричать не стал, рассудил я, и пошёл посмотреть на лодку ту.
В плавсредстве был один человек, он управлял им на манер байдарки. «Морячок» внимательно осматривал каждую кочку, пригорок, прислушивался к звукам, застывал, и двигался дальше. Действительно, странно. Взял Кукшу, вооружились, пошли посмотреть, что происходит. Лодка меж тем сунулась к нашему передвижному защитному сооружению у входа в заводь, и мужик начал бодренько так пробираться через кусты. Вот те раз! Это что ещё за сталкер тут завёлся? Нарядились по-военному, отправились встречать незваного гостя. Сбоку, тихо подошли к мужику. Тот стоял и пялился на стены, колючую проволоку, ворота. Так было, пока прибывший пока нас не увидел.
— Уважаемый! Чего надо-то? — крикнул я.
Мужик обернулся, увидел меня в камуфляже, заулыбался:
— Ну вот, нашёл! — произнёс он довольно… И рухнул на землю!
Подбежали, перевернули его лицом к свету. Мужик лёгкий, как пушинка, худой, оборванный. На свету разглядели — Лис…
— … Когда мор пошёл, — Лис уплетал за обе щеки бульон, — у нас на Ладоге спокойно было. Первый год пускать всех перестали, так и спаслись. На второй год вроде лучше стало, торговля малость пошла, ну и мор с ней. Волк слёг, половина его дружины — тоже. Да и я в горячке метался. Брат помер, много ещё людей полегло, меня миновало. Встал только по весне, считай. Семья брата уже ушла к родичам, кто выжил. А в детинце новый хозяин — Рюрик из полоцких земель пришёл, как реки вскрылись. Пришли, да и подмяли под себя всё. Ладога-то считай опустела, несложно было…
Лис откинулся, не в силах больше продолжать насыщение, и продолжил:
— Я было к нему сунулся, в помощники, но у него свои уже есть. На Ладоге потом пытался устроиться, да из дома меня попёрли, изба-то моя в детинце была. Как на ноги встал, попросили освободить. Новая метла по новому метёт…
— И что ж ты, не накопил добра за эти годы? — я налил ему отвара, вроде целебного он у нас, для укрепления здоровья.
— Да какое там добро! — Лис горестно махнул рукой, — Все в Ладогу вкладывал, лодки, стены, торг, сам жил под братом. А его не стало, и я вроде как не нужен уже. Дружина Волка, кто остался, к Рюрику пошли, я их не виню, он воин справный. В Новгороде замятня….
— А там чего? — я помнил, что Святослав говорил, что Гостомысла больше нет, но подробностей бывший вояка не знал.