— А Ярослав?
— Нет больше Ярослава, ушел к Хель, — Торир махнул рукой в сторону озера, за моей спиной послышалось всхлипывание.
Я обернулся, Веселина уже тоже прибежала встречать, стояла в метре от меня, глаза от услышанного были полны слез. Бросился обнимать девчушку, та зарыдала.
— Как получилось? Перехватили вас? Напали? — я гладил Веселину, та залила мне уже всю грудь и всё не унималась.
— Нет. Мор. В тот раз через Ладогу пошли. Сигни слегла. Домой пришли — ей худо стало. Потом и мне. Остальные разбежались, чтобы не заболеть. Давен выходить хотел нас, слёг. Ярослав только здоров был. Меня на ноги поставил. Сигни. Давен ушёл к Хель. Поставил Ярослав нас на ноги — сам слёг. Три дня — и тоже ушёл, — Торир снял шлем, рубленными фразами рассказывал про события двух последних лет.
У меня комок в горле, у него тоже, по лицу вижу. Веселина рыдает, я сейчас тоже расплачусь. Народ стоит с опущенными головами, не зная что делать.
— Он в повязке на лице ходил, как у вас были. Да тоже мор его достал. Только и успел нас выходить. Уже больной был. В Хель ушёл, арбалет сжимал ваш.
— То я ему подарила, чтобы защититься смог, — снова приступ рыданий у меня на груди, — а его… Он…
— Мы его по морю пустили. Да все одно. В Хель дорога. Не в бою ушёл, — Торир продолжил тихим голосом.
— Не-е-е, Торир, не в Хель, — я гладил Веселину, посмотрел на Торира, — Не в Хель. В Вальгалу. До последнего бился с болезнью за товарищей своих, даже с той силой, что глазом видеть не мог! До последнего в строю был! И умер за товарищей своих, а нет на свете больше чести!
Последнее я выкрикнул сорвавшимся голосом. Торир развел руками:
— Да. Так. До последнего бился, да себя не сберёг. Может, и впрямь в Валгалле он. Свободный. Я ему свободу ещё в походе дал… Чтобы… Веселина…
Мурман отвернулся, я уставился в небо, племянница всхлипывала у меня на груди.
Новости огрели, как оглоблей. Не такую встречу я планировал, ой не такую… Молча все направились в дом. Я поднял Веселину и понёс на руках. Даже приезд Сигни не улучшил общего мрачного настроения. Разместили всех мурманов, крепостные смотрели через открытые ворота крепости на нас, перешёптывались. Мы зашли в дом.
Церемонию прощания с Ярославом устроили через три дня. За это время Вера сделала металлическую табличку, мы ей все помогали правильно изобразить Ярослава. Кудрявый парень стоял на фоне лодки и заводи, улыбался, ветер трепал его волосы. Хорошая табличка получилась, правильная. И надпись на ней добрая. Вывели мы на табличке, что погиб Ярослав смертью храбрых, до конца выполняя долг перед товарищами, спасая их от болезни, но сам не уберёгся. И пусть навеки память о человеке этом золотом останется у предков наших. Который себя не пожалел, и до последнего, пока кровь в жилах на застыла, вытаскивал с того света своих друзей и соратников. Жизнь свою отдал за товарищей. Веселина заперлась у себя, кроме Сигни никто к ней не ходил, даже Кукша. Тот был смурной, не знал куда себя приткнуть. Сигни же привезла цветов сушенных из дома, Ярослав Веселине собирал, давно ещё. Я боялся, что Веселина на Сигни взъестся, из-за неё ведь тот погиб, по сути, из-за неё и Торира. Но нет, застал их вдвоём у Веселины, сидели на кровати и рыдали, обнявшись. Хороший парень был, добрый и улыбчивый, умный и светлый.
На Перуново поле пошли под первым снегом. Мелкая, противная крупа мела. Пошли мы, мурманы, крепостные за этим наблюдали из крепости, они не знали Ярослава. С дедом прикрутили табличку у основания идола. У подножья языческого символа появилась ещё одна надпись, да ещё и с шестиконечной иудейской звездой, он же вроде хазарин был. Долгих речей не было, больше стояли да молчали.
— Все запомните, — я тихо промолвил, — и детям своим передайте, и внукам. Про парня хорошего, который в бою с болезнью страшной жизнью своей пожертвовал, но товарищей своих ей не отдал. Сам живота не пожалел — других из-за кромки достал…
— Память о том вечная будут, — эхом добавил Буревой.
Веселина разрыдалась опять.
— Если видишь нас, Ярослав Рубенович, где бы ты ни был, низкий тебе поклон, — я снял шапку и поклонился табличке железной, — да вечная память. И прости, если что не так…
Веселина вырвалась из рук матери и побежала по полю. Я хотел было кинуться за ней, но дед остановил:
— Пусти её, Серега, пусти. Пусть поплачет, легче станет. Любовь у неё первая, да такая несчастная…
Сигни и Кукша взялись за руки. Торир мял в руках шлем, Брунгильда уже не казалась такой железной, Кнут крутил рукой протез. Снег чуть перестал идти, в проёме между облаками выглянуло солнышко.