И я послал за майором, который вскоре явился, пыхтя и ругаясь, как целая шайка разбойников.
- Здорово, Блос! - кричал Твинг, тряся ему руку.
- Ах, черт! Как я рад видеть вас, Твинг! - отвечал Блоссом, обеими руками охватывая крохотного майора. - Но куда же, к черту, запропастилась ваша фляжка?
Оказалось, что он уже успел обшарить приятеля.
- Куджо! Давай сюда фляжку! - закричал Твинг.
- Честное слово, Твинг, я чуть не задохся. Мы дрались целый день. Чертовская драка! Я гнался на своем Геркулесе за эскадроном этих прохвостов и чуть не разлетелся прямо в их осиное гнездо. Мы перебили кучу народа... Но Галлер расскажет вам все. Хороший малый этот Галлер, только очень уж он скор! Это просто огонь... Здорово, Геркулес! Очень рад видеть тебя, приятель! Попал-таки ты в переделку!
- Вспомните ваше обещание, майор! - сказал я.
- Я сделаю лучше, капитан! - отвечал майор, трепля Геркулеса по шее. - Я дам вам выбрать между Геркулесом и моим чудесным вороным. Право, Герк, мне было бы жаль расставаться с тобой, но я знаю, что вороной понравится капитану больше. Это самый красивый конь во всей армии. Я купил его у бедняги Риджли, которого убили при Монтере.
- Отлично, майор! - сказал я. - Я беру вороного. Мистер Клейли! Велите роте садиться на мулов и примите ее под команду. Вы вернетесь с полковником Роули в лагерь, а я заеду к старику испанцу!..
Последнюю фразу я произнес шепотом.
- Мы вернемся не раньше, как завтра в полдень, - продолжал я. - Смотрите же, никому не говорите, куда я поехал. Завтра в полдень я явлюсь на место.
- Но, капитан... - сказал Клейли.
- Что, Клейли?
- Вы свезете мой привет прелестной...
- Кому же? Говорите скорей!
- Конечно, Марии Светлой!
- О, с удовольствием!
- И передайте его самым лучшим вашим испанским языком.
- Можете быть покойны, - отвечал я, улыбаясь откровенности лейтенанта.
Уже собираясь уезжать, я вдруг подумал, что никто не мешает отправить мне роту под командой Окса, а Клейли взять с собой.
- Между прочим, Клейли, - сказал я, отведя молодого офицера в сторону, - я не знаю, почему бы вам не передать свой привет лично? Окс отлично может отвести роту обратно. Я возьму у Роули с полдюжины драгун.
- С величайшим удовольствием! - отвечал Клейли.
- Ну, так доставайте коня и едем.
Взяв с собой Линкольна, Рауля и шесть драгун, я попрощался с друзьями.
Они отправились в лагерь по дороге на Мата-Кордера, а я со своим маленьким отрядом двинулся по краю луга, а затем поднялся на холм, от которого начиналась тропинка к дому дона Косме.
Въехав на вершину, я обернулся и взглянул на поле недавней битвы.
Холодная полная луна освещала луг Ля-Вирхен. Трупов на траве не было.
Гверильясы захватили с собой своих раненых и убитых, а наши мертвецы спали под землей в уединенном корале; но я не мог не вообразить тощих волков, крадущихся к ограде, и койотов, разрывающих когтями свежие могилы.
Глава XXIII
КОКУЙО
Ночная поездка по пышному тропическому лесу, когда луна заливает светом крупную, блестящую листву, когда ветер затихает и длинные листья безжизненно склоняются долу, когда из темных зарослей, переплетенных лианами, тропинки выводят нас на светлые цветочные лужайки, - такая поездка настолько прекрасна, что мне хотелось бы, чтобы ради нее не надо было ездить в Южную Америку.
Да, романтика наших северных лесов, романтика, осеняющая узловатые сучья дуба, клена и ясеня, вздыхающая ветром в ветвях сикоморы, ползущая по толстым сваленным стволам, гнездящаяся в темной листве, парящая над крутыми обрывами и дремлющая на серых скалах, сверкающая алмазными сталактитами льда или скользящая по белым снегам, - эта романтика навевает далеко не те грезы, которые охватывают путника в тропическом лесу...
Все эти предметы, все эти эмблемы суровой природы скал и снега напоминают о мрачных страстях, заставляют думать о диких и кровавых сценах боя, о сражениях между дикарями, о рукопашных схватках, где противники не уступают в ярости диким лесным зверям. Невольно видишь перед собой ружье, томагавк и нож, в ушах отдаются вопли и страшное гиканье. Невольно грезишь о войне...
Но не такие мысли лезут в голову, когда едешь под благоуханными ветвями южноамериканского леса и, раздвигая шелковистую листву, топчешь тень великолепных пальм.
Яркие кокуйо, жуки-светляки, освещают путь сквозь темные заросли, соловьи приветствуют путника чудесным рокотом, нега разлита по тропическому лесу и навевает тихий сон - сон любви...
Таковы были наши чувства, когда мы с Клейли молча пробирались по лесной тропинке.
Мы вступили в темный лес, где протекала речка, и переехали ее в брод. Рауль двигался впереди, служа нам проводником. После долгого молчания Клейли вдруг обернулся.
- Который час, капитан? - сказал он.
- Десять, начало одиннадцатого, - отвечал я, взглянув при лунном свете на циферблат.
- Боюсь, что наш сеньор уже спит.
- Не думаю. Он, вероятно, беспокоится: ведь он ждал нас час назад.
- Совершенно верно: пока мы не приедем, он не ляжет. Ну, тогда все отлично...
- Почему же тогда все отлично?
- А потому, что тогда ужин от нас не уйдет. Холодный паштет и стаканчик красного - как вам это понравится?
- Я не голоден.
- Ну, а я голоден, как волк. Я просто мечтаю о кладовой сеньора.
- А разве вам не больше хочется видеть...
- Только после ужина. Всему свое время и свое место. Когда у человека желудок пуст, то ни к чему, кроме еды, у него аппетита не бывает. Даю вам слово, Галлер, в настоящий момент мне было бы приятнее видеть старую, толстую повариху Пепе, чем самую очаровательную девушку в Мексике, то есть Марию Светлую.
- Безобразие!..
- То есть, это только до ужина. А затем мои чувства, конечно, переменятся...
- Ах, Клейли, вы не знаете любви!
- Почему же так, капитан?
- У вас любовь не умеряет аппетита. На любимую вы глядите так же, как на картину или на редкое украшение.
- Вы хотите сказать, что у меня "с глаз долой - из сердца вон"?
- Вот именно, слово в слово. Я думаю, что сердце ваше совершенно не затронуто, а то вы не стали бы тосковать об ужине. Вот я могу теперь жить без пищи целыми днями, могу терпеть всяческие лишения... Но нет, вы этого не поймете.