- Признаюсь, не пойму. Я слишком голоден.
- Вы можете забыть - да я не удивлюсь, если вы уже и забыли, - решительно все о вашей любимой, кроме того, что она блондинка с золотистыми волосами. Разве не так?
- Признаюсь, капитан, по памяти я бы мог набросать только очень слабый портрет...
- А вот я, будь я художником, мог бы запечатлеть на полотне ее черты так же точно, как с натуры. Эти крупные листья складываются для меня в овал ее лица, в блеске кокуйо мне горят ее темные глаза, перистые листья пальм ниспадают ее черными волосами.
- Стоп! Вы бредите, капитан! Глаза у нее вовсе не темные, волосы у нее вовсе не черные...
- Что вы говорите?! У нее глаза не темные? Как воронье крыло, как глухая ночь!
- У нее глаза голубые, как лазурь.
- Нет, черные! Да вы о ком говорите?
- О Марии Светлой...
- Ах, это совсем другое дело! - И мы от всего сердца расхохотались.
Снова воцарилось молчание. Тишина ночи нарушалась лишь топотом коней по твердой земле, позвякиванием шпор и бряцанием железных ножен, бившихся по седлам.
Мы пересекли заросшую кактусами песчаную полосу и подъезжали к опушке высокого леса, когда привычный взгляд Линкольна различил во мраке человеческий силуэт. Охотник сейчас же сказал об этом мне.
- Стой, - крикнул я вполголоса.
Отряд натянул поводья. Впереди, в кустах, был слышен шорох.
- Quien viva? (Кто идет?) - крикнул Рауль, ехавший впереди.
- Un amigo! (Друг!) - был ответ.
Я поравнялся с Раулем и закричал:
- Acercate! Acercate! (Подойдите поближе!)
Человеческая фигура вынырнула из кустов и приблизилась ко мне.
- Esta el capitan? (Капитан?)
Я узнал проводника, которого дал нам дон Косме...
Подойдя вплотную, мексиканец подал мне клочок бумаги. Я отъехал на открытое место и попытался прочесть записку при лунном свете. Но карандашные строки расплывались перед глазами, и я не мог разобрать ни буквы.
- Попробуйте вы, Клейли! Может быть, у вас глаза лучше моих.
- Нет, - отвечал Клейли, разглядев бумажку. - Я еле вижу строки.
- Esperate, mi amo! (Погодите!) - сказал мне проводник. Мы застыли на месте.
Мексиканец снял с головы тяжелое сомбреро и шагнул в темную глубину леса. Через секунду с кроны palma redonda слетело что-то блестящее. То был огромный тропический светляк - кокуйо. Он с тихим жужжанием закружился на высоте двух-трех метров над землей. Проводник подпрыгнул и шляпой смахнул его на траву, а потом накрыл его той же шляпой и, засунув туда руку, вытащил блестящее насекомое и подал мне.
- La! (Ну, вот!)
- No muerde! (Не кусается!) - добавил он, видя, что я колеблюсь взять в руки странное насекомое, похожее по форме на жука.
Я взял кокуйо в руку. Его большие круглые глаза сверкали зеленовато-золотым светом. Я поднес жука к бумаге, но его слабый свет еле отразился на ней.
- Да ведь, чтобы что-нибудь прочесть, нужно набрать дюжину таких светляков! - сказал я проводнику.
- No, senor, uno basti: asi! (Нет, сеньор, довольно и одного: вот так!) - И мексиканец, взяв кокуйо пальцами, легонько прижал его к поверхности бумаги. Насекомое сразу вспыхнуло ярким блеском и осветило на бумаге круг в несколько сантиметров диаметром.
Буквы сразу резко выделились на белом фоне.
- Поглядите, Клейли! - воскликнул я, удивляясь этой лампаде, вышедшей из рук самой природы. - Никогда не верьте россказням путешественников. Я слыхал, что если посадить дюжину таких насекомых в стеклянный сосуд, то при их свете можно будет читать самую мелкую печать.
И, повторив эти слова по-испански, я спросил у проводника, верно ли это.
- No, senor, ni cincuenta! (Нет, сеньор, и пятидесяти не хватит!) - отвечал мексиканец.
- А вот так хватает и одного! Но я совсем забыл о деле: надо прочесть записку.
И, наклонившись к бумажке, я прочел по-испански:
- "Я сообщил о вашем положении американскому командованию".
Никакой подписи не было.
- От дона Косме? - шепотом спросил я мексиканца.
- Да, сеньор! - был ответ.
- А как же вы надеялись пробраться в кораль?
- Asi! (Вот так!) - отвечал проводник, показывая волосатую бычью шкуру, висевшую у него на руке.
- У нас есть здесь друзья, Клейли! Возьмите, добрый человек! - и я дал проводнику золотой.
- Вперед!
И вновь забряцали манерки, зазвенели сабли и послышался топот копыт. Мы двинулись по лесу, проникая в тенистые заросли.
Глава XXIV
ЛЮПЕ И ЛЮС
Вскоре мы выехали на опушку, и потянулись владения дона Косме. Пышная, невиданная красота окружала нас, привыкших к суровым картинам северного пояса. Тропическая луна окутала все предметы газовой вуалью, смягчая их очертания. Кругом все спало, и только песня соловья нарушала тишину...
Когда-то здесь была ванильная плантация; там и сям попадались ароматные бобы, но на участке уже разрослись пита, акации и колючий кактус. Высохший резервуар и разрушенная acequia свидетельствовали о заботливости, с какою в прежнее время производилось орошение. Пальмовые и апельсинные живые изгороди, заглушаемые лианами и жасмином, разграничивали старые поля. Со склоненных ветвей свисали кисти цветов и плодов, и ночной воздух дышал ароматом душистого кустарника. Аромат этот дурманил, кружил нам голову. Гелианты склоняли свои золотистые головки, как бы оплакивая запущенность поля; колокольчики, цветы cereus наслаждались прозрачным лунным светом.
Проводник указал нам на обсаженную живыми изгородями аллею, ведшую к дому. Мы свернули на нее. Лунные лучи, прорываясь сквозь листву, заливали нашу дорогу. Дикая лань скакала перед нами, цепляясь гладкими боками за колючие шипы меските...
Мы выехали на лужайку и, остановив коней за жасминами, спешились. Клейли и я прошли загородку.
Пробираясь между деревьями рощицы, мы услышали хриплый лай огромных дворовых собак и увидели перед ранчо несколько силуэтов. Тогда мы на секунду остановились и стали вглядываться.
- Quitate, Cario! Pompo! (Пошел вон, Карло! Помпо!) - Лай перешел в яростное рычание.
- Papa, mandalos! (Папа, прогони их!)
Мы узнали голоса и кинулись вперед.
- Afuera malditos perros! Abajo! (Вон, проклятые собаки! Куш!) - кричал дон Косме, отгоняя разъяренных псов.
Слуги оттащили собак, и мы подошли поближе.
- Quien es? (Кто там?) - спросил дон Косме.