– Скажи моему другу, когда он возвратится из сада, что я хочу говорить с ним.
– Слушаю, сеньор!
Слуга поклонился и вышел.
Вскоре явился Клейли, веселый и беззаботный, как кузнечик.
– Однако вы, мой храбрый лейтенант, как я слышал, недурно проводите время, – сказал я.
– Я чудесно прогулялся. Этот сад – настоящий рай.
– Что же вы делали?
– Кормил лебедей, – засмеялся Клейли. – Между прочим, ваша красотка что-то не в духе сегодня. Вероятно, потому, что не было вас. Она то и дело оглядывалась на веранду...
– Клейли, потрудитесь приказать людям седлать лошадей...
– Как! Ехать так скоро? И без завтрака?..
– Через пять минут мы выступаем...
– Что случилось, капитан? – забеспокоился лейтенант. – Как же ехать без завтрака? Нет, дон Косме не захочет и слышать об этом!..
– Дон Косме...
Появление самого дона Косме помешало мне договорить фразу. И все же, по его настоянию, я решился остаться.
В столовой я раскланялся с дамами со всевозможной вежливостью, но холодно и сдержанно. Я заметил, что это не ускользнуло от Гвадалупе. Мы сели за стол. Горечь, отравляющая мое сердце, отнимала у меня аппетит, я едва притронулся к кушаньям.
– Вы ничего не едите, капитан? Надеюсь, вы здоровы? – спросил дон Косме, видимо, обеспокоенный странностью моего поведения.
– Благодарю, сеньор, я чувствую себя отлично...
Я избегал смотреть на Гвадалупе, притворяясь, что очень заинтересован сестрою, –обычная уловка обиженных влюбленных. Раза два я, впрочем, взглянул на нее украдкой и каждый раз встречал ее тревожный, вопросительный взгляд. Глаза у нее были заплаканные... Не мудрено – она беспокоилась о брате...
Но, кажется, на ее лице выражается упрек? Ведь вечером я относился к ней совсем иначе, – быть может, ей непонятна причина внезапной перемены в обращении... Неужели и она страдает, как страдаю я?
Встав из-за стола, я вызвал Линкольна и приказал готовиться в дорогу. Вслед за мной в сад вышли сестры в сопровождении Клейли. Дон Косме и его супруга остались в столовой.
Как бы повинуясь инстинкту, Гваделупе и я незаметно приблизились друг к другу. Клейли и Люс оставили нас одних.
Мне очень хотелось заговорить с Люпе, но я не решался начать, приготовившись к самому худшему. Мной овладело такое чувство, точно я стоял на краю бездонной пропасти и заглядывал в нее.
Что может быть хуже неизвестности, которая томит и гложет?
Я обернулся к Люпе. Голова ее склонилась на плечо: в руках она держала цветок апельсинного дерева, обрывая лепестки.
Как прекрасна была она в эту минуту!
– Художник не польстил вам! – заговорил наконец я.
Она с изумлением взглянула на меня.
О, эти слезы на чудных затуманенных глазах!
– Сеньор капитан, что вы хотите сказать? – тихо спросила она.
– Я говорю, что художник отнесся к вам несправедливо. Он верно передал ваши черты, но изобразил вас много старше...
– Художник? Какой художник? Я не понимаю вас!
– Я говорю о вашем портрете, который висит в моей комнате.
– А, о том, что висит у зеркала?
– Да, у зеркала, – нетерпеливо ответил я.
– Но это вовсе не мой портрет, сеньор капитан!
– Как, не ваш?!
– Это – портрет моей кузины Марии де Мерсед. Говорят, мы очень похожи друг на друга.
Мое сердце забилось от радости.
– А что это за джентльмен, портрет которого висит рядом?
– Это дон Эмилио... жених моей кузины... Они... они... huyron... (убежали).
Последние слова она проговорила, отвернувшись. Очевидно, ей было трудно говорить об этом.
– Это – комната кузины. Мы ничего не трогаем в ней, – заговорила она снова.
– А где же теперь ваша кузина?
– Никто не знает...
–Тут кроется какая-то тайна_, – подумал я и не стал допытываться. Мне было довольно того, что я узнал. Я снова повеселел.
– Пройдемся дальше, Люпита, – предложил я.
Она опять взглянула на меня с выражением глубокого удивления. Ей трудно было понять такие внезапные перемены в моем обращении с нею.
Мне хотелось встать перед ней на колени, рассказать ей все, что было у меня на душе. Я снова верил и любил...
Мы шли вдоль guardaraya. Вся природа, казалось нам, говорила лишь о нашей любви. О ней пели птицы, о ней жужжали пчелы. Солнце выглянуло из-за облачка, стало еще светлей и кругом, и в наших сердцах. Все дальше шли мы по аллее. Ее рука сжимала мою руку. Мы были счастливы...
Мы подошли к группе деревьев какао. Одно из них, сломанное бурей, лежало на земле. Мы сели в тени на его толстом стволе. Я не задумывался о будущем. Расчет и колебание не вмешивались в нашу любовь. –Теперь я задам решительный вопрос, – подумал я, – пусть сейчас же решится моя судьба_!
В жизни солдата, полной перемен, нет времени для скучных формальностей, для сложных тонкостей –ухаживания_, флирта...
И не задумываясь, не колеблясь, я склонился к моей спутнице и прошептал на ее языке, словно созданном быть языком любви:
– Guadalupe, tu me annas? (Гвадалупе, любишь ли ты меня?)
– Yo te amo! (Я люблю тебя!) – ответила она просто.
Разве нужно описывать то, что я испытывал в этот момент. Мое сердце было переполнено счастьем!
Мы сидели молча: тот, кто любил чистой любовью, поймет нас...
Послышался топот копыт. Это подъезжал Клейли в сопровождении нашего маленького отряда и дона Косме, сидевшего на белом муле. Последний нетерпеливо махал мне рукой, приглашая присоединиться к нему. Я понимал причину его нетерпения и вполне сочувствовал ему.
– Поезжайте вперед! Я догоню вас! – крикнул я.
– Ты скоро вернешься, Энрике?
– Я не упущу случая увидать тебя, моя дорогая! Разлука невыносимее для меня, чем для тебя!
– О, нет, нет!
– Ну, повтори мне еще раз, что ты не перестанешь любить меня, Люпита!
– Никогда, никогда! Tuya, tuya hasta la muerte! (Твоя, твоя до самой смерти!)
Глава XXVII
РАЗОЧАРОВАНИЕ И НОВЫЙ ПЛАН
Я догнал моих спутников на опушке леса.
– Грустно уезжать из такого прекрасного дома, капитан! – заговорил Клейли. – Клянусь Юпитером, я охотно поселился бы в нем навсегда!
– Послушайте, Клейли, ведь вы влюблены!
– Да! Я и не скрываю этого... О, если бы я владел испанским языком так, как вы!
Я невольно улыбнулся, вспомнив, как лейтенант пытался извлечь наибольшую пользу из тех обрывков английского языка, которые имелись в запасе у Марии. Мне хотелось узнать, произошло ли у них решительное объяснение. Любопытство мое вскоре было удовлетворено.
– Знай я испанский язык, – продолжал Клейли, – я поставил бы вопрос ребром. Я старался из всех сил добиться ясного –да_ или –нет_, но меня не могли или не хотели понять, и я должен был уехать ни с чем...
– Почему же она не понимала вас? Ведь она знает немного по-английски!
– Я тоже так думал, но каждый раз, как я заговаривал о любви, она начинала хохотать и бить меня веером по лицу... Нет, ясное дело, я должен объясниться по-испански. Я решил серьезно приняться за дело. Вот она дала мне...
Он вытащил из седельной сумки два небольших томика, оказавшиеся испанской грамматикой и лексиконом. Я не мог удержаться от смеха.
– Дорогой друг, – сказал я, – вы скоро убедитесь, что лучший лексикон для вас – сама Мария де Ля-Люс.
– Это верно, – вздохнул Клейли. – Но что же делать? Разве скоро опять увидишься с нею! Не каждый же день будут давать нам командировки для реквизиции мулов.
Надежды на скорое свидание действительно было немного. Я сам уже думал об этом. Вырваться из лагеря нелегко.