ДОС, или «Дом Офицерского Состава», был особой гордостью Комбата и первым, что он сделал, когда ему вручили власть над батальоном. ДОС представлял из себя двухподъездную трехэтажку. Панели для неё Комбат добыл в соседнем колхозе, разобрав недостроенный многоэтажный дом для работников не существовавшего уже, к тому времени животноводческого хозяйства. Как и за какие шиши он договорился с председателем все гадали долго, но спросить никто так и не решился. Здание получилось неказистым, к тому-же, не все панели удалось пустить в ход, так как имевшийся в части кран выше третьего этажа не доставал, да и его поднимали идя на хитрости достойные создателей египетских пирамид. Зато в части появилось двадцать четыре одно и двухкомнатных квартиры, чему офицеры и прапорщики, которые, до этого, жили в одноэтажном бараке с цифрами «1949» на торце, а некоторые — за занавеской в казарме, несказанно обрадовались и авторитет нового руководства взлетел до небес. Из остатков плит сложили одноэтажную санчасть на месте снесенного барака и пристройку к боксам на территории автопарка, где сидели связисты.
Глядя на Киселева, Тарасов вспомнил, что пообещал его, за что-то, взгреть и поманил бойца пальцем.
— Иди сюда, мой сладкий сахер…
— Да, товарищ прапорщик… — Киселев с обреченным видом скинул мешок на землю.
— Я тут вчера, в город ездил… По делам. И, от нечего делать, решил в библиотеку заскочить. Посмотреть, куда ты там бегал все это время. Заодно с подружкой твоей познакомился…
— С Алисой!? Она обо мне спрашивала?
В голосе Киселева было столько надежды и паники, что Старшина, хотевший с ходу на него наехать, переменил свои намерения.
— Ну как спрашивала… Так понял, вы с ней уже все?
— Да я не знаю, что она!? Я её адрес хотел спросить. Чтоб как домой приеду, писать. А она, наверное, не так поняла.
— А как это еще понять — то можно? Ты к ней бегал-бегал, а как домой, так: «Адьес! Пишите письма!»? Девочка ждала что ты её с собой позовешь.
— Ну я же тоже не могу с ней вот так вот… За «здорово живешь» родителям на голову свалится? У нас в доме места, конечно, есть — но то ж не мой дом.
— Ты, Киселев, где не надо умный, а где надо — дурак-дураком, — Тарасов задумчиво выпустил клуб дыма, — Там барышня библиотечная, романтичная. У ней любовь все преодолеет, с милым рай и в шалаше, а ты ей о прозе жизни, жилплощади и прочих приземленных вещах.
— Думаете, надо все объяснить?
— Ну можешь, перед вокзалом, заехать. Поговорить. Если не выйдет объяснится, то хоть попрощаться по людски…
— Я так и хотел…
— А вообще, вот поэтому военному нельзя, на службе, семью заводить. От этого всегда одно расстройство. Что ей, что тебе. Военные — народ кочевой, а как мой дед говорил: «Баба с седла первой падает». Да че это я? Дураков учить — только портить. Я Алиске твоей обещал тебя погонять, но ваши дела — не мои. Я в них лезть не буду. Просто скажи, если увидишь, что Старшина тя одолевал прям спасу не было.
— Ага… — Киселев продолжал задумчиво топтаться под окном с грустным видом.
— Чего «агакаешь»?
— Никак нет — ничего…
— Ты, блин, как собака у стола… Сказать что хочет не может, только смотрит жалобно… На! «Рыцарь печального образа», недоделанный…
Старшина кинул в Киселева сигаретой и захлопнул створку. Всплеск раздражения был связан с стойким ощущением, что он тоже чего-то непонимает. Взяв кружку с чаем, Тарасов сел за стол и принялся листать блокнот. С одной стороны — все просто. Матерый грабитель порешил подельников при дележе и залег на дно. А узнав, что какой-то офицер начал ходить к его жене, решил… А что решил? Попугать? Зачем? И почему, скрываясь, он так и не сменил одежку? Чтобы его узнали? Опять таки — зачем? Ротный не местный, и знать не знает ни как он выглядит, ни как одевается, ни вообще, что его надо бояться. К тому же такие люди, как правило, не пугают. Выстрел в спину, или нож под ребро, а не ходить за жёниным хахалем по темной дороге бормоча невнятные угрозы.