Приняв у него кружку с чаем, Тарасов прошел следом за Митрофановым в свинарник.
— Вы чего не дома?
— Опороса жду, — присев на табуреточку, Митрофанов указал на толстую свиноматку, похрюкивающую в отдельном загоне, — А ты с чем пожаловал?
— Слышали, что произошло?
— Так… Краем уха.
— Что думаете?
— Что я думаю? Манька-воровка это — точно те говорю.
— Что еще за Манька?
— Была тут одна. Поварихой работала. Говорили про неё, что мясо в столовой воровала. Когда оно еще там было. И в кафешке, у дороги, на водку меняла. Сейчас время такое — воровское… Вот и она — туда же.
— Была?
— Была. Ушла с работы перед праздниками, то ли новогодними, то ли этими… Февральскими… А после праздников не вышла. Сперва решили, что загуляла. Бывает такое. Потом милицию подключили, начали искать, но так и не сыскали.
— Почему вы думаете, что это имеет отношение к тому, что со мной приключилось?
— Когда-то продсклад там был. Его годом позже за автопарк перенесли. Говорят, что Манька, когда ходила мясо получать, по дороге куски в заброшке прятала, а потом, после работы, забирала. Колодцев да ям там тьма, а крышки все в металоприемку укатили. Провались и всё — никто не услышит, никто не найдет, зима, мороз, околеешь, снегом заметет и поминай, как звали.
— Вы же сказали, что её искали?
— Искали. По хахалям в селе, да по трассе. Про здешние-то дела никто им не сказал.
— Почему?
— А ты думаешь другие поварихи — святые? Время же говорю — воровское. Все что-то тянули. Скажешь про Маньку — твои дела всплывут. Это уже потом, меж собой, судачить начали, куда она деться могла…
Допив чай, Митрофанов стряхнул кружку и, посмотрев на свиноматку, кивнул на дверь.
— Ладно — хорошо поболтали, но ты лучше иди. Алла Борисовна чужих не любит. Беспокоится…
— Вы свинью в честь Пугачевой назвали?
— Какой театр, такие и примадонны… А слова мои запомни. И по ночам, лучше, к тем складам не ходи.
***
В скудной библиотеке части ничего по поводу оживших мертвых поварих с нездоровой тягой к мясу, ожидаемо, не оказалось. Поразмыслив над этой проблемой, Тарасов вернулся в расположение роты и позвал Бухарметова. После случившегося, он, вроде, оклемался, но все равно старался не отходить далеко от казармы после наступления темноты и вздрагивал от резких звуков. Старшина кивнул в сторону каптерки и, закрыв дверь, поставил чайник, что служило знаком особого расположения.
— Ты как?
— Хорошо, товарищ прапорщик. Че мне сделается?
— Не болтаешь?
— Никак нет.
— Правильно… — Тарасов помолчал, не зная, с чего начать, — Но и оставлять все так, как есть, тоже не дело. Как считаешь?
— Так точно. Не дело.
— Но, прежде чем действовать, надо понять, с чем дело имеем… Не в курсе, где про это почитать можно?
— Никак нет… — Бухарметов задумался, — Может Киселев знает?
— Киселев? Он разбирается в чертовщине?
— Нет. Но у него, в городе, библиотекарша.
— В смысле «библиотекарша»? Зазноба что ли?
— Ну да. Он у нее в увольнении тусуется и книги притаскивает почитать.
— Интересно… — Тарасов задумчиво пригубил чай, — А про наш случай какие слухи ходят? Что говорят?
— Всякое…
— Это плохо… Молод я еще для дурдома. Но, с другой стороны, не придется перед Киселевым объясняться, что за книги мне нужны.
Старшина выглянул из каптерки и рявкнул: «Киселев — к барьеру!». Ему нравилось это выражение. «К ноге!» звучало унизительно и он использовал его только когда кто-то круто накосячил. Чтобы виновный заранее знал, что его сейчас будут дрессировать, раз сам башкой думать не умеет. А «К барьеру!» — отдавало дуэльным кодексом, мушкетерами и звоном шпаг, и намекало — разговор пойдет почти на равных.
Из комнаты отдыха бодрой рысцой прискакал младший сержант Киселев. Тарасов пригласил в каптерку и его, после чего достал третью кружку и предложил по чаю. Киселев чуял какой-то подвох, но отказаться не рискнул.
— Вы, товарищ младший сержант, в нашей библиотеке были? — начал издалека Старшина.
— Так точно. Один раз.
— Херовый там выбор, да?
— Так точно.
— Да что ты так официально? Расслабься. Я, просто, смотрю, тут народ книжки всякие интересные читает. Хотел сам что-то почитать, а в библиотеке голяк. Начал спрашивать, где берут и вышел на тебя.
Открыв стол, Тарасов достал две увольнительных записки, которые служили чем-то вроде неофициальной валюты, которой офицеры и прапорщики расплачивались с бойцами за мелкие услуги, выходящие за рамки служебных обязанностей. Киселев, увидев «увольняшки», немедленно взбодрился.