И Большой Телескоп бессонными ночами глядит в многозвездное небо достаточно далеко от нас, от места изначального замысла, и далеко от нас сверкают под солнцем крытые непробиваемым стеклом, снабжающие овощами якобы половину Москвы почти километровые парники… С нами осталось лишь то самое рекордное даже для Северного Кавказа число безоблачных дней в году да немеренное количество звёзд ясной ноченькой: я думаю, самые несгибаемые из моих земляков, из станичников, непререкаемо верят, что над нашей станицей и самих звёзд уж почему либо да всё равно больше чем над остальными окрестными. Блажен, кто верует!
Старый спор о неком главенстве в наших краях давно решился в пользу практичной и самоотверженной Новокубанки, и кроме тех слов, которые, несмотря на нынешнюю вседозволенность ни в письменной, ни даже в устной речи я предпочитаю ни в коем разе не употреблять, крыть отрадненцам больше нечем. Разве только на полном серьёзе доказывать, что даже и там, на крутом обрыве рядышком с Новокубанкою, где стоит нынче памятный знак, уже не граф Мусин-Пушкин — сам Александр Сергеевич вполне мог в нетерпении воскликнуть: «В Отрадную, друг мой, поскорее — в Отрадную!»
До Прочного Окопа им оставалось всего-то несколько вёрст, а там Пушкина дожидался служивший в то время в знаменитой казачьей станице Лев Сергеевич, родной младший брат.
В УРОЧНЫЙ ЧАС, В НУЖНОМ МЕСТЕ…
Дело было в начале зимы.
В машине старого моего друга Бориса Шанаурова, Бориса Павловича, вместе со священником Ярославом Шиповым, тоже давним товарищем, мы ехали из подмосковного села Лапино в деревню Кобяково, что под Звенигородом.
В Лапине батюшка только что освятил первую на большом подворьи постройку — крепкую и ладную, навек сделанную «времянку» с прекрасною банькой и просторными столовой и спальней: по ним видно было, какой дом собрался, наконец, поставить себе Борис, блестящий инженер с золотыми руками, всю жизнь строивший жильё для других.
Мы с Борисом долго жили в Сибири, отец Ярослав начинал своё служение на Севере, в вологодской глубинке, а потому после освящения мы с толком и расстановкой, как говорится, отдали должное целительнице-парилке с непременным чайком на травах, и настроение у нас было самое благодушное, тем более, что дальнейшее наше путешествие имело целью проведать моего младшего сына, хирурга, который вдруг ударился в фермерство: все мы сочувствовали ему и, как могли, опекали — особенно хорошо знавший, что почём в наше время, Борис Павлович.
Миновали очередную развилку со множеством указателей на обочине, когда он остановил вдруг свою видавшую виды «ниву» и сказал, словно что-то прикидывая:
«Я гляжу: не дать ли нам тут крюка? С нашего Рублёво-Успенского да повернуть на Можайку?.. На старую-то Смоленскую дорогу?»
Я на полушутке откликнулся:
«Хозяин — барин! Почему бы не повернуть? Если есть такая необходимость.»
«Есть, есть, — не только с загадкою в голосе, но как бы и с неким вызовом сказал Борис Павлович и повёл головой, на миг оборачиваясь к сидевшему позади священнику. — Вы никогда, батюшка, не были в Захарове?»
«Не был, — живо откликнулся отец Ярослав. — К сожалению, нет.»
«Вот и заедем сейчас на минутку-другую» — решил Борис Павлович.
И только теперь я подхватил:
«А ведь — правда! И как сам-то я не вспомнил?»
Тут надо сказать, что отец Ярослав давно уже был известен как духовный писатель, прекрасный прозаик с языком родниковой чистоты — его небольшую книжечку рассказов «Отказывать не вправе» читающие добрые люди передавали буквально из рук в руки. Потому-то Борис Павлович и взялся надо мною насмешничать:
«Удивляюсь я вам, братья-литераторы… Нет другу предложить: давай, Павлович, завезём батюшку в Захарово, пусть он постоит на том месте, где Александр Сергеевич мальчишкой бегал. В самом, можно сказать, впечатлительном возрасте. Где он возрастал, как вы, писатели, любите говорить, в доме у Ганнибалов…»
«Почему это — мы? — пробовал я возражать. — Ты тоже вот говоришь.»
«Я не только говорю, — не отступал мой друг. Нарочно на сиденьи откинулся, словно показывая нам баранку своего „внедорожничка“. — Я — делаю!»
«Молодец ты, что вспомнил, — похвалил я его совершенно искренне. — Действительно, молодец!»
Как-то в конце лета мы с ним по моей просьбе заезжали в Захарово. Чёрные стволы столетних лип вокруг большой открытой площадки, где когда-то стоял давно сгоревший дом Ганнибалов, снизу были обвязаны свежими досками, и я обрадованно сказал: