И тут, увидав, что судьи изумлены и разглаживают всей пятерней седые бороды, адвокат Егора Егоровича счёл момент удобным для решительного пафоса. Закинув левую полу тоги на правое плечо и протянув к зеркалу руку, в кулаке которой что-то зажато, он произнёс буквально следующее:
— О судьи, убелённые сединами вечности! Вам ли, наблюдавшим вихри туманностей и мелькание тысячелетий, вам ли прельщаться мишурой и временными блёстками земного Разума! Вам ли теряться в выборе между Гималаями искусных мудрствований и песчинкой доброго чувства! Зачем увеличивать толкотню на Вечном Востоке, все мягкие кресла которого заняты так, что скоро понадобятся приставные стулья? Пусть он останется там, где он нужен и где, сам того не зная, он лечит всякого, с кем соприкасается, найденным им философским камнем. Не вы ли, о судьи, указали человеку путь к совершенству, бросив на землю ключ к тайне Природы, постигаемой только в братском строительстве? И вот пред вашим судом мизернейший из посвящённых, истинный вольный каменщик Егор Егорович Тетёхин (адвокат отлично, без малейшего акцента, произносит русскую фамилию). Если вы жестоки — лишите его жизни. Если вы мудры — продлите её для новых испытаний, из которых он да выйдет победителем!
И, свободным жестом бывшего присяжного поверенного, бросив на стол вещественных доказательств треугольный пакетик с пирамидоном в порошке, — защитник опустился на адвокатское сиденье и стал деловито выбирать пот со лба, убежавшего далеко на затылок.
Председатель суда, записав что-то на бумажке, наклонился к судье левому, пошептался с ним, и тот кивнул головой; то же самое направо — и новый утвердительный кивок. Это было как раз в конце первой недели болезни Егора Егоровича утром в день воскресный, когда наш больной, проснувшись, повернул исхудалое лицо к дремавшей в кресле Анне Пахомовне и сказал:
— Нынче мне, кажется, получше. И пожалуй, я даже кофею выпью, а то и с булочкой. Ты бы обтёрла мне лицо и руки мокрым полотенцем!
Путь каменщика
Земля. На земле хижина, обсаженная тополями и незабудками. Из трубы чернильными завитушками подымается дымок. Собачка с загнутым хвостом и тонкими ножками добродушно лает вообще и в частности. На протянутой верёвке подсыхает от пролитых слез прикреплённый деревянными скрепочками бесхозяйный носовой платок. Мирный быт, не оживлённый присутствием человека.
Туман подымается к нему. По мере его восхождения сквозь него протыкается благородная солнечная рожа с сиянием в виде чёрточек. Общая серость покрывается лазоревой окраской. Просыпаются куры и надежды. Чувствуется приближение приятного.
Над горизонтом светлая точка: беленькая на голубеньком. Уж, во всяком случае; не аэроплан, а что-нибудь симпатичнее. Она бесшумно приближается. Возможно, что это ангел. Оказывается — человек. Ни к чему скрывать и тянуть дальше: это возвращается на землю чуть было не сковырнувшийся в вечность вольный каменщик Егор Егорович Тетёхин. Собачка, перестав лаять, крутит хвостиком. Незабудки забыли, что ещё зима, и цветут изо всех сил цветами, похожими на подсолнух, тополя благовоняют, носовой платок намокает слезами радости.
И опять действие переносится в обычную обстановку — в третий этаж дома на улице Конвансьон. Не только самостоятельно умывшись, но и поскоблив щеки новым ножичком безопасной бритвы, Егор Егорович в первый раз за месяц надевает пиджачный костюм, внезапно ставший просторным в области центрального отопления. Кофей пьется сегодня за столом, а не в постеле. Газета читается в кресле. Большинством голосов кабинету выражено доверие, впечатления в Вене, прения в палате общин, арестованный банкир оказался благодетелем человечества, позвольте через ваше посредство поблагодарить, концерт возвратившегося из триумфальной поездки по Уругваю, вечеринка лейб-гусаров, трёхсвятительское подворье, баскетболл, требуются набивальщики для кукол, ночной телефон отдела объявлений.
— Не выйти ли мне немного прогуляться?
— Сегодня хороший день. Но не дольше десяти минут, и я пойду с тобой.
Они идут под руку, как бывало в Казани на Проломной улице, когда она была пухленькой Анюточкой, а он важничал жёлтыми выпушками почтового чина. Время — остановись!