Докладчик закончил, и в порядке дня — поимённая перекличка. На вызов брат Жакмен отвечает глухим, но отчётливым «present»[109], другие откликаются, кто баском, кто фальцетом, и Егор Егорович, дождавшись очереди, отзывается с тревожной поспешностью; ему кажется, что его голос отличен от других голосов крикливой неуместностью. Когда же список окончен, брат Жакмен берет слово, вонзает посох в дерево подмостков и вырастает без видимости болезненного напряжения. Все глаза к нему — и ложа замирает. Ждут его слова, — но он молчит. Мгновение его молчание кажется долгим часом. Брат Жакмен, лицом не дрогнув, борется с болью в ногах и пояснице и с волнением; он хочет, чтобы голос его был спокойным, — и голос брата Жакмена спокоен:
— Я пришёл сюда в последний раз, — говорит брат Жакмен, — пришёл проститься перед уходом к Вечному Востоку. Замкнут герметический круг, исчерпаны силы вольного каменщика.
Снова долгая пауза. Если было тихо в ложе, то теперь мёртво и не слышно дыхания. Брат Жакмен подготовил дома долгими одинокими вечерами свою прощальную речь братьям, краткую, скудную словами, — , но каждое слово полновесно, важно и необходимо. Эту речь он помнит от слова до слова, но он должен преодолеть приступы болей и спазмы горла. Дома, повторяя свою речь, он не раз прерывал её куплетами детской песни, настойчиво напевая «А monsieur Po, a monsieur Li», здесь этого нельзя. Движутся желваки на щеках, рыцарь Кадош должен победить в себе физическую слабость. Он говорит дальше: — Уходящего мастера сменяет новый, работа не должна прекращаться! Но, идя путями посвящённых к познанию вечных законов Природы (тут блестят жаром глаза оратора, сверкает золотой зуб, и рука его простёрта к колоннам), — да не уклонится новый мастер на ложные окольные пути увлечения профанного мира! Не для того пронёсен через века свет масонского посвящения! Не для того великий учитель Хирам пал от руки невежд и предателей, не выдав им священного Слова! Храм посвящённых не рыночная площадь и не избирательный участок!
В храме посвящённых мало воздуха — и грудь оратора сжимают клещи давней болезни, его ноги не хотят сдержать обессилевшего тела. Не будет окончена речь, в которой обдумано каждое слово. Побелевшие губы брата Жакмена, порвав нить речи, беспомощно и неслышно шепчут ненужный стих:
Братские руки помогают оратору опуститься на мягкий стул. Старик испуганно оглядывает лица ближайших, ища приговора своей человеческой судьбе, — не все ли кончено, не опускают ли его в место последнего успокоения? Но лица спокойны и полны доброго расположения: «Сядьте, дорогой брат, вы утомились!» Он отталкивает руки и опускает брови на потухшие глаза!
— Mon tres illustre frere[110], — взволнованным тенором говорит страховой агент, удовлетворённо отмечая про себя естественную растроганность голоса. — Ваши слова — всегда были и будут руководством в наших работах. Но мы надеемся, дорогой брат, мы уверены (он произносит слово «уверены» с напрасным подчёркиванием), что вы ещё долго будете принимать в этих работах личное и самбе деятельное участие. Прошу всех братьев присоединиться ко мне в тройном горячем рукоплескании в честь нашего дорогого брата Эдмонда Жакмена!
Слова страхового агента уместны и совершенно необходимы: ими отгоняется веянье смерти. Трагическое ими обращено в обыденное, роковое — в старческую слабость. Страх на лицах сменяется добрым расположением, свет потустороннего переключается в электрический провод, вечность откатывается вдаль, и свобода, равенство и братство повисают в воздухе полотнищами знакомых, сильно подержанных знамён.
В числе других Егор Егорович плавно спускается с зенита на мозаичный пол ложи. После взблеска света, подобного вспышке магния, все предметы приняли прежние очертания. В сердечной растерянности Егор Егорович не замечает нечаянной неувязки; со всей искренностью доброго человека и преданного брата он желает брату Жакмену возврата здоровья. Если же судьбе угодно, чтобы наилучший из каменщиков оставил этот мир, Егор Егорович клянётся неукоснительно следовать его высокому завету, как последуют ему, конечно, и Себастьян Дюверже, и Жан-Батист Русель, и страховой агент, и все, прослушавшие недоговорённую, но во внутреннем своём смысле вполне законченную речь. С этого вечера, с этого момента духовный путь Егора Егоровича навсегда определился, всем его сомнениям положен конец. В чем дело? В маленьких житейских неудачах? В несоответствии явлений профанного мира высоким идеалам Братства вольных каменщиков? Но ведь это только там, за стенами строительной мастерской, на асфальте улиц, в толпе заблудших и не принявших высокого посвящения, во временном и несущественном!