С любовью, Тиффани.
Тиффани поискала глазами Всяко-Граба, который маячил за ножкой стола и пристально наблюдал за карандашом на тот случай, если она пишет что-то опасное.
— Вы могли просто прийти и спросить меня с самого начала, — сказала она.
— Мы не знашь, что то ты, мы искашь, хозяйка. Много больших женщин ходишь вкруг этой фермы. Мы не знашь, что то ты, пока ты не словила Псих-Вулли.
«Этого не может быть», — думала Тиффани.
— Да, но совершенно необязательно было воровать яйца и овец, — сказала она серьезно.
— Так они ж не приколочены, — сказал Всяко-Граб так, как будто это было оправданием.
— Яйцо нельзя приколотить! — оборвала его Тиффани.
— Ах, ну, в общем, ты знашь мудрости и все такое, хозяйка, — сказал Всяко-Граб. — Я вижу, ты кончила писашь, так может лучше мы гетьски. У тя есть метла?
— Помело, — пробормотал жаб.
— Э… нет, — сказала Тиффани. — Это важная вещь в колдовстве, — добавила она, надменно. — Надо стараться не пользоваться ею.
— Хорош базарить,[10] — сказал Всяко-Граб, скользнув вниз по ножке стола. — Давай сюда, Псих-Вулли.
Один из Фиглов, очень похожий на утреннего вора яиц, подбежал и встал рядом со Всяко-Грабом, и они склонились друг к другу. — Если хошь, мошь стать на нас, хозяйка, — сказал Граб.
Прежде чем Тиффани успела что-нибудь ответить, жаб прошептал уголком рта (быть жабой означает принимать ртом довольно много посетителей):
— Один Фигл может поднять взрослого человека. Ты не сможешь их раздавить, даже если попробуешь.
— Я не хочу попробовать!
Тиффани очень осторожно подняла большой ботинок. Псих-Вулли забежал под него, и она почувствовала, что ботинок толкнуло вверх. Было похоже, что она наступила на кирпич.
— Теперь тот мелкий ботик, — сказал Всяко-Граб.
— Я упаду!
— Не, мы в этом хороши.
И затем Тиффани встала на двух пиксти. Она чувствовала, что они топтались под ней вперед-назад, удерживая ее в равновесии. Она чувствовала себя в полной безопасности. Это было, как ходить на очень толстых подошвах.
— Валим, — сказал Всяко-Граб снизу. — Не волнуйся о вон той коте, жрущей мелких птахов. Несколько парней остались присмотреть за всем.
Крысошлеп полз вдоль ветки. Он не был котом, который способен изменить свое мировоззрение. Но он был способен находить гнезда. Он услышал писк с другого конца сада, и даже от корней дерева он был в состоянии видеть три небольших желтых клюва в гнезде. Теперь он продвигался, сочился. Почти добрался…
Три Нак Мак Фигла скинули соломенные клювы и приветливо ему улыбнулись.
— Здрассти, господин кота, — сказал один из них. — Не хошь учиться, да? ЧИП!
Глава 5. Зеленое море
Тиффани летела, стоя в нескольких дюймах над землей. Ветер свистел вокруг нее, пока Фиглы мчались от ворот к холмам, покрытым торфом.
Это девочка-полет. И сейчас у нее на голове сидит жаба, вцепившаяся ей в волосы.
Отступим — и вот длинная вереница зеленых холмов. Теперь она светло-голубая точка на бесконечных травах, объеденных овцами, как ковер. Но зеленое море не было непрерывным. Тут и там — повсюду были люди.
В прошлом году Тиффани потратила три морковки и яблоко на полчаса геологии, хотя она выторговала одну морковку назад после того, как объяснила учителю, что «геология» не должна быть написана на его вывеске как «Г-оло-Г-ья». Он сказал, что мел образовался под водой миллионы лет назад из крошечных морских ракушек.
Это многое объясняло Тиффани. Иногда в мелу находили небольшие окаменелости. Но учитель мало знал о кремне. Попадались кремни, тверже стали в мелу, в самой мягкой из скал. Иногда пастухи разрубали кремни на части и делали из них ножи. И даже у лучших стальных ножей не было такого острого лезвия, как у кремниевых.
И люди из «былых дней», как говорили на Мелу, вырыли ямы в его поисках.
Они были все еще там — глубокие дыры в сплошной зелени, затянутые терновником и ежевикой.
Огромные узловатые кремни все еще поднимались и в деревенских садах.
Иногда они были больше человеческой головы. Они часто и походили на головы.
Кремни были так расплавлены, искривлены и изогнуты, что, глядя на них, можно было почти увидеть чье-нибудь лицо, странное животное, морское чудище.
Иногда наиболее забавные вставляли в стены — на показ.
Старики называли их «обмелки», что значит «дети мела». Тиффани они всегда казались… странными, как будто камень стремился стать живым.
Некоторые кремни были похожи на куски мяса или кости, или еще что-нибудь со стола мясника — привет от тьмы на морском дне, как будто мел пытался создать живых существ.
Где здесь только не было ям. Повсюду на Мелу были люди. Здесь были каменные круги, наполовину разрушенные, и могильные курганы — зеленые холмики, где, как говорилось, похоронены вожди былых времен со своими сокровищами. Никто не пытался раскапывать их, чтобы проверить.
В мелу были вырезаны нечеткие фигуры, которые иногда от нечего делать откапывали пастухи, пропадавшие на холмах с отарами. Мел был всего в нескольких дюймах под торфом. Следы копыт могли продержаться сезон, но вырезанные фигуры держались в течение тысяч лет. Они изображали гигантских лошадей, но в них была одна странность — их нельзя было толком рассмотреть снизу. Они выглядели так, как будто были сделаны для зрителей в небе.
И еще были странные места, такие как Кузня Старика, которая была всего лишь четырьмя плоскими кусками скалы, уложенными таким образом, что они составляли своего рода полузарытую хижину на склоне холма. Она была всего несколько футов глубиной и ничем не примечательна на вид, но если крикнуть в нее, эхо возвращалось только спустя несколько секунд.
Повсюду были следы людей. Мел был важен.
Тиффани миновала навесы для стрижки овец. Никто не увидел ее. Стригали не заметили девочку, двигающуюся, не касаясь ногами земли.
Лоуленд уменьшался позади, и теперь она была на самих холмах. Только случайное блеяние овцы или крик ястреба нарушали наполненную тишину, состоящую из гудения пчел, ветра и звука тонны травы, растущей каждую минуту.
С обеих сторон Тиффани Нак Мак Фиглы мчались, как оранжево-синие молнии, мрачно смотря вперед.
Они переваливали через некоторые холмы без остановки и бежали вверх и вниз по краям мелких низин без пауз. И именно тогда Тиффани увидела впереди ориентир.
Это была небольшая отара овец. Среди них было несколько овец, которых недавно постригли. В этом месте теперь всегда была горстка овец. Отбившиеся находились здесь, сюда же направлялись ягнята, потерявшие своих матерей.
Это было волшебное место.
Не надо было больше присматриваться, чтобы увидеть железные колеса, увязшие в торфе, и пузатую печь с коротким дымоходом…
В день смерти Бабули Болит мужчины срезали и сняли торф вокруг фургона и аккуратно сложили неподалеку. Потом они вырыли глубокую яму в мелу, шесть футов глубиной и шесть футов длиной, вытаскивая мел большими влажными блоками.
Гром и Молния внимательно следили за ними. Они не лаяли и не скулили.
Они казались скорее заинтересованными, чем расстроенными.
Бабуля Болит была завернута в шерстяное одеяло, с пучком сырой шерсти, прикрепленной к нему. Это был пастуший обычай. Это должно было сказать любым заинтересованным богам, что человек, похороненный здесь, был пастухом и потратил много времени на холмы, а за окотом и всем прочим не мог уделить много времени религии, не ходил во всякие церкви и храмы, но надеется, что боги все поймут и будут к нему благосклонны. Бабуля Болит, надо сказать, не была замечена за молитвой кому-нибудь или чему-нибудь ни разу в жизни, и все были согласны с тем, что у нее и сейчас не будет времени на бога, который не понимает, что окот на первом месте.