Мел был уложен назад поверх нее, и Бабуля Болит, всегда говорившая, что холмы были в ее костях, теперь положила свои кости в холмы.
Потом они сожгли фургон. Это было необычно, но ее отец сказал, что нет пастуха где-нибудь на Мелу, который сможет им теперь пользоваться.
Гром и Молния не послушались его, когда он позвал их, и он знал, что сердиться бесполезно. И их оставили сидеть у тлеющих улей фургона.
На следующий день, когда пепел остыл и развеялся по сырому мелу, все поднялись на холмы и сложили торф таким образом, чтобы оставить на виду железные колеса на осях и пузатую печь.
Тогда, как все говорили, эти две овчарки порыскали, навострили уши и умчались прочь, и никто больше их не видел.
Пиксти, аккуратно несущие ее, притормозили, и Тиффани взмахнула руками, когда они поставили ее на траву. Овцы шарахнулись было в сторону, но остановились и повернулись, чтобы посмотреть на нее.
— Почему мы остановились? Почему мы остановились здесь? Мы должны поймать ее!
— Тут, чтоб ждать Хэмиша, хозяйка, — сказал Всяко-Граб.
— Почему? Кто такой Хэмиш?
— Он может знашь, куда пошла Кроля с твоим мальцом, — сказал Всяко-Граб успокаивающе. — Мы мошь пока не спешить, ты знашь.
Большой бородатый Фигл поднял руку:
— Метка в порядке, Набольший. Можно прорваться. Мы всегда прорываемся.
— Айе, Большой Ян, метка хороша. Но ты должен знашь, где ты хошь прорваться. Ты мошь прорваться в куда-то. Это плохо, когда надо тут же бежашь назад.
Тиффани увидела, что все Фиглы пристально смотрят вверх и совсем не обращают на нее внимания.
Сердитая и озадаченная, она села на одно из ржавых колес и посмотрела в небо. Это было лучше, чем оглядываться. Где-то здесь была могила Бабули Болит, хотя нельзя было точно определить где. Торф затянулся.
Наверху было несколько небольших облаков и ничего больше, кроме далеких точек кружащихся ястребов.
На мелу всегда были ястребы. Пастухи взяли моду называть их цыплятами Бабули Болит, а некоторые из них называли облака, такие как сегодня, ягнятками Бабули. И Тиффани знала, что даже ее отец называл гром «проклятием Бабули Болит».
И поговаривали, что некоторые из пастухов, когда зимой наглели волки или если терялась овца, приходили на место старой хижины на холмах и оставляли унцию «Веселого моряка», так, на всякий случай…
Тиффани колебалась. Тогда она закрыла глаза. «Я хочу, чтобы это было верно, — шептала она себе. — Я хочу знать, что другие люди тоже думают, что она не ушла насовсем».
Она заглянула под широкий изъеденный ржавчиной обод колеса и вздрогнула. Там лежал яркая маленькая бумажка.
Она подняла ее. Та выглядела совсем новой, значит, пролежала здесь не больше нескольких дней. На ней был нарисован веселый моряк, с его широкой улыбкой, большой желтой шляпой, окладистой бородой и большими синими волнами, разбивающимися у него за спиной.
Тиффани узнала о море благодаря оберткам «Веселого моряка». Она слышала, что оно было большим и рокочущим. В море стояла башня, которая называлась маяком, ночью она ярко светила, чтобы не дать кораблям разбиться о скалы. На картинах луч маяка был блестящим и белым. Она знала об этом так хорошо, потому что видела все это во сне, и просыпалась с ревом моря в ушах.
Девочка слышала, как один из ее дядей сказал, что если смотреть на этикетку табака вверх тормашками, часть шляпы, ухо моряка и кусок его воротника составят картинку женщины без одежды, но у Тиффани никогда не получалось разглядеть ее.
Она аккуратно подняла обертку и понюхала ее. Она пахла Бабулей. Девочка почувствовала, что ее глаза начали наполняться слезами. Она прежде не плакала о Бабуле, никогда. Она плакала из-за мертвых ягнят и из-за порезанного пальца или когда не могла найти дорогу, но никогда о Бабуле. Это казалось неправильным.
«И теперь я не заплачу, — подумала она, аккуратно пряча бумажку в карман передника. — Не по Бабуле, которая умерла…»
Это был ее запах. Бабуля Болит пахла овцами, скипидаром и табаком «Веселый моряк». Три запаха смешались вместе и стали одним запахом, который был для Тиффани запахом Мела. Он следовал за Бабулей Болит, как облако, он подразумевал теплоту и тишину и место, вокруг которого вращался целый мир…
Наверху промелькнула тень. Ястреб упал с неба к Нак Мак Фиглам.
Тиффани подскочила и замахала руками:
— Бегите! Спасайтесь! Он убьет вас!
Пиксти повернулись и мгновение смотрели на нее так, как будто она сошла с ума.
— Не бойсь, хозяйка, — сказал Всяко-Граб.
Птица достигла нижней точки своего падения и, когда она начала подъем, от нее что-то отделилось. Падая, оно, казалось, отрастило два крыла и начало вращаться, как семечко клена, что слегка замедлило падение.
Это был пиксти, который все еще безумно вращался, когда врезался в торф в нескольких футах от них. Он встал, громко выругался и рухнул снова. Ругань продолжилась.
— Хороший шлеп, Хэмиш, — сказал Всяко-Граб. — Вращение тормозишь твой упад. Щас ты ввинтился, как никогда.
Хэмиш поднялся помедленнее и на сей раз сумел остаться вертикальным. У него на носу была пара толстых защитных очков.
— Думашь, я мошь и поболе того, — сказал он, пытаясь отвязать от рук несколько тонких кусков коры. — Как чудно с крыльями.
— Как ты выжил после такого? — спросила Тиффани.
Очень маленький пилот попытался смерить ее взглядом снизу до верху, но смог смерить только снизу и так далее.
— Что это за мелкая большуха, что знашь так много об авиации? — спросил он.
Всяко-Граб кашлянул.
— Она карга, Хэмиш. Отродье Бабули Болит.
На лице Хэмиша отразился ужас:
— Я берешь свои слова взад, хозяйка, — сказал он, попятившись. — Конечно, карга все знашь. Но это не так плохо, как глядишь, хозяйка. Я всегда шлеп на главу.
— Айе, мы на башку крепки, — сказал Всяко-Граб.
— Ты видел женщину с маленьким мальчиком? — требовательно спросила Тиффани: ей не очень-то понравилось «отродье».
Хэмиш кинул на Всяко-Граба панический взгляд, и тот кивнул.
— Да, я видашь, — сказал Хэмиш. — На черной лошади. Ехашь от Лоуленда и к чертям…
— Мы не говоришь плохих слов пред каргой! — прогремел Всяко-Граб.
— Прошу прощения, хозяйка. Она ускакашь, — сказал Хэмиш, выглядя более робким, чем овца. — Но она узнашь, что я шпионил за ней и напустишь туману. Она пошла на другую сторону, но я думашь, я знаю, куда.
— Это опасное место, другая сторона, — сказал Всяко-Граб. — Злые вещи там. Холодное место. Не место для мальца.
На холмах было жарко, но Тиффани почувствовала холод. «Как это плохо, — подумала она, — что мне надо туда идти. Я знаю: у меня нет выбора».
— Другая сторона? — спросила она.
— Да. Волшебный мир, — сказал Всяко-Граб. — Там… там плохие вещи.
— Чудища? — спросила Тиффани.
— Такие плохие, как ты мошь придумать, — сказал Всяко-Граб. — Точно такие плохие, как ты мошь придумать.
Тиффани с трудом сглотнула и закрыла глаза.
— Хуже чем Дженни? Хуже чем Всадник без головы? — спросила она.
— О, да. То были мелкие коты по сравнению с брюквами там. Это больная страна, что приходишь по зову, хозяйка. Это земля, где сны сбываются. Это мир Кроли.
— Хорошо. Это тоже не звучит, — начала Тиффани.
Потом она вспомнила некоторые из своих снов — некоторые из тех, когда вы были очень рады проснуться…
— Мы не говорим о хороших снах, не так ли? — спросила она.
Всяко-Граб покачал головой:
— Нет, хозяйка. Другие.
«И я со своей сковородкой и „Болезнями овцы“, — подумала Тиффани. Она представила Вентворта среди ужасных монстров. У них, наверное, вообще не было конфет. Она вздохнула.
— Хорошо, — сказала она. — Как мне туда добраться?
— Ты не знашь путь? — сказал Всяко-Граб.