Вот злодей молчаливый. А может, он действительно память теряет?
– …И стала тебе помогать. Ты думаешь, почему он, – кивок в сторону Монаха, – так легко согласился на тебя работать? Под твоим обаянием, что ли?
– Под твоим, что ли? – разозлился я.
Светка в ответ усмехнулась и по-женски прижалась к Монаху.
Обвели они меня немного. Впрочем, для моей же пользы. Прощу, стало быть.
– Я тебя двадцать раз подстрелить могла. Или утопить. Особенно когда тебя плавать учила. – Помолчала. – Но я теперь знаю, кого мне топить.
– Не торопись, все непросто. У тебя взрывчатка еще есть?
– Конечно. А что?
– А то. – И взял ее на понт: – Дай мне кассету. Где она?
– Все-то ты знаешь, Серый.
– Потому и жив до сих пор. Ну? – Я протянул руку.
– Она не со мной. Завтра ему передам, – толкнула плечом Монаха. – Или прямо тебе.
– Ты ее прослушивала?
– Еще бы! Ничего там особенного. Сначала музыка, потом набор цифр, с интервалами, с указанием их расположения на листе бумаги, размер листа указан, отступы от его краев, потом опять музыка.
Ага, придумал я, как Женьку в Москву спровадить – сложное задание ей опять дам. И крайне ответственное. Не посмеет отказаться.
– Чей голос в записи, не разобрала?
– Да нет, не знакомый мне вроде.
– Ладно, все на сегодня. Пошли.
Монах проводил нас до ступенек. Я забрал свое полотенце и, прежде чем нырнуть, чтобы пустить из баллона воздух, сказал ему:
– Завтра сообщи Боксеру, что я жив, сдаюсь и имею к нему предложение. Как условились.
Мы по очереди вылезли из колодца, я помог Светке перевалить акваланг через его край и проводил до моря.
– Как тебе не страшно? – спросил я, когда она застегнула ремни и вошла в воду, нащупывая на дне оставленные там ласты.
– Я теперь ничего не боюсь, – ответила Светка, надевая свои ужасные очки. – Я ненавижу. Ты Кускова мне оставь.
– Постараюсь, обещаю. Кассету не забудь. Ты ее в подводном гроте нашла? Где кладбище крабов?
– Да, Мещерского подглядела, когда он ее прятал. Сперла на всякий случай. Пока! – И она скрылась в черной воде, только ритмично вскипали на поверхности пузырьки воздуха – и тоже исчезли во тьме.
Бедная злая девочка. Сколько бедных девочек. Всем ведь не поможешь. Ну хоть кому-то, стало быть. И то на душе посветлеет. Наверное…
– Какой ты холодный! – встревожилась Женька, когда я нырнул к ней под одеяло. – А с кем это ты пил? И чем-то еще от тебя пахнет. Чем-то женским, негодяй!
– Рыбьей чешуей. Русалка ласкала.
–
Утром, пока Женечка и Анчар переругивались, как обычно, на кухне, я думал.
Не о бедных девочках, как накануне, а о бедном Мещерском. Думалось, что вся его жизнь, где-то свернув с нужной дороги, шла к трагедии.
Талантливый человек, который мог стать гордостью общества, посвятил свои способности воровству – как его ни называй (коммерция, бизнес и т. д.), статус свой оно от перемены названия не изменит.
Азартно трудился, отдавая все творческие силы, лучшие свои годы обману и жульничеству…
Потом болезнь. Он обратился к своему доктору. Когда-то Мещерский оказал Макарову огромную услугу, вывел его из-под удара за преступный расход наркотиков, создал ему частную клинику, где можно было тайно и комфортно сделать аборт при любом сроке беременности, где принимали подозрительных людей с огнестрельными ранениями и не сообщали об этом в милицию, где персонал не возражал, когда пациента окружала свора развязной охраны.
Мещерский был мужественный человек, и Макаров был с ним откровенен до жестокости. Да, болезнь мозга неизлечима, да, возможна потеря памяти, а на последнем этапе – дикие боли и полное разложение личности.
Мещерский потребовал от Макарова сообщить ему заранее о наступлении этой роковой стадии, чтобы уйти из жизни в здравом уме и полном сознании, а не смердящим и визжащим от боли полутрупом. Макаров обещал и постоянно контролировал ход болезни.
Мещерский свернул дела и уехал к морю. Вспомнив наконец о существовании других радостей жизни (кроме трудов ради наживы), он забрал с собой книги, которые ему некогда было читать, музыкальные записи, которые некогда было слушать, прекрасные альбомы с репродукциями мировых шедевров иконописи, живописи и архитектуры, любоваться которыми ему всегда не хватало времени. И он с головой окунулся в этот светлый, по-новому открываемый мир, куда до этого не было ему доступа. Недосуг, стало быть.
Через некоторое время Мещерский с тоской, ужасом и запоздалым раскаянием понял всю невосполнимость потери и попытался в оставшееся время хоть в какой-то мере наверстать упущенное.
Но тут случился еще один удар. Девочка, которую он отобрал у своего коллеги, чтобы скрасить пустоту южных ночей, вдруг вошла в его жизнь со своей любовью…
В одно прекрасное утро в кабинет вошел Анчар, непривычно смущенный. Даже растроганный и виноватый. Как слон, раздавивший случайно чужую бабочку (из соседней клетки).
– Что тебе? – спросил Мещерский, делая выписки из какого-то фолианта.
Анчар молчал и топтался на месте.
– Что случилось? – Мещерский недовольно поднял голову от книги.
– Она отказалась взять деньги, – вздохнул он. – Зарплату.
Надо сказать, что Вита, по договоренности, получала определенное содержание.
– Ты что, обидел ее?
Анчар даже не ответил: как можно обидеть красивую и дорогую вещь хозяина?
– Она что-то сказала?
– Сказала. Что больше не может брать за это деньги.
Мещерский впервые в жизни растерялся. Это было непонятно. Он привык платить за услуги. Партнерам, чиновникам, адвокатам и ментам, девочкам, наконец…
– Где Вита?
– У себя. – Анчар опять затоптался на месте. – У нее слезы. – И уточнил: – Из двух глаз.
Мещерский взглянул на него, ожидая совета. Анчар отвел глаза – что он мог сказать?
Мещерский тревожно вздохнул и пошел к Вите.
О чем они говорили? Скорее всего Вита призналась в любви к нему. Давней. Напомнила о первой случайной близости. Просила отпустить ее. Мещерский… просил ее остаться.
С этого дня все изменилось окончательно в его жизни. В жизни обоих.
Вначале Князь узнал, что есть настоящая женская любовь – горячая и нежная. Не за деньги. Вообще ни за что.
Через некоторое время он узнал, что есть и настоящая мужская любовь, когда становится необходимым не только тело женщины, но и ее взгляд, улыбка, шорох платья; когда ее голос звучит самой прекрасной музыкой, а каждое движение сводит с ума, разливается чем-то горячим в груди, бросается в голову, туманя ее несбыточными, неиссякаемыми желаниями.
И этим редким, ранее не познанным счастьем одарила его Судьба (в насмешку или в отместку), когда оставалось ему жить совсем немного.
Мещерский не пришел в бесполезное отчаяние. Он поступил по-мужски – решил и здесь взять сполна все, что не добрал ранее. И эти последние месяцы его жизни дали ему многократно более того, что он имел в прежние, богатые событиями годы.
Он понял, что все на свете – деньги, вещи, власть, – не стоит и одного взгляда любимой. Что самое прекрасное и необходимое на свете – это любовь, музыка, книги. Это холодный лунный свет и жаркое солнце, это море, ласкающее прекрасное тело возлюбленной, это ее горячий шепот в ночи, свет ее глаз по утрам…
Он понял, что это – щедрый и незаслуженный нами дар Богов. И стремился насладиться этим даром всеми силами души и тела.
До конверта ли ему было? Так, да?
Но развязка неумолимо приближалась. Мещерский и его любовь были обречены на расставание. Долгое или вечное, кто знает?
Видимо, я произнес эту фразу вслух, потому что вошедшая Женька серьезно спросила:
– А что же с Витой будет? Она столько до этого пережила. Столько ей досталось…
– Досталось ей, – взорвался я. – А тебе не доставалось? Тебе не было трудно? А то взяли моду: как жрать нечего – так сразу на панель…
– Серый, я не одна была. Ребята рядом надежные, вроде Серого. Нешто вы меня на панель бы пустили?